Алексей Войтешик - Хватка

– Тебе б, Петро, дать …разок в потилицу, чтобы думал другой раз, перед тем, как говорить. На первый раз скажу тебе без «науки», уясни себе наперво, ни один жидок не станет, не разгибаясь, землю лопатой ворочать. У них всегда хитрости хватит проживать другим занятием, и не таким тяжким. Во-вторых, никто в нашем селе не отнесет деда в жидовске племя, потому, как он всю свою жизнь живет праведно, просто и без всякого обману. Да и в бане, сыне, воно ж и слепому видно, что вин не из их племени. А что до имени его, то тогда не родители, а попы в церкви нарекали детишек. В Библии есть какой-то Моисей, вот поп и сказал назвать батю так. Ты вот скажи, как деда соседи величают?

– Моисей Евдокимович, – неуверенно ответил Петруха.

– О, – многозначительно поднял палец к небу отец, – а многих из нас, трудового люду, так кличут по имени-отчеству?

– Неа, – замотал головой Петро, – только председателя, агронома, счетовода…

– Вот тебе и все слова, сынок. Это ж еще заслужить надо, чтобы тебя так в селе звали…

Овчарка глубоко вздохнула, возвращая гладящего ее человека из глубоких воспоминаний. «Нет, – решил Петрок, – все же деду пока ничего не скажу, утром его приведу…»

Он подошел к сараю, убрал подпорку и открыл дверь. В открывшийся проем тут же высунулась коровья морда и жадно потянула в себя воздух.

– Пошла, – шлепнул ее промеж рогов молодой хозяин, – но тут же высунулась и вторая морда, коровы Пустовых. Петруха взял кол и загнал обеих буренок поглубже в хлев. Те, как только поняли, что дверь открыли не для того, чтобы гнать их на пастбище, не особенно и сопротивлялись, уткнулись мордами в ясли и стали хрустеть сеном.

Юноша, чтобы не вымазать кровью портки и рубаху, снял их, после чего с трудом переволок не имеющую сил овчарку в сарай, уложил ее в угол за перегородкой и присыпал свежим сеном. Заперев все, как было раньше, он наощупь добрался до коровьей кадки во дворе и, обмывшись, оделся и отправился домой.

В темной, душной хате стояла сонная тишина. Петрок осторожно прикрыл за собой дверь и вдруг напоролся на стоящую у стола бабушку.

– Що ти шатаешься до півночі, як приведення? Чого так довго? Чого мокрий, як миша? 10 10 (Укр.) Что ты шатаешься до полуночи, как приведение? Чего так долго? Чего мокрый, как мышь?

– В погребе, пока сидели, перемазался, – соврал внук, – ополоснулся в кадке.

– А довго так чого? – Смягчилась бабка.

– Так темно же, бабушка, – продолжал врать Петрок, – хоть глаз выколи. Убился бы, чтоб бегал по двору…

– До того не вбився, та і далі жити будеш, – заметила ворчливым шепотом своенравная дворянка-старушка, которую, к слову сказать, в их доме слушали все беспрекословно. – Поїж. Он, на столі все стоїть 11 11 (Укр.) До того не убился и дальше жить будешь. Покушай. Вон, на столе все стоит… …

– Бабка Марья, – двинулся было вперед, но вдруг остановился внук, – что ж я тут, в темени этой, буду горшками греметь да всем спать не давать? Я …лучше возьму тарелку, да на улице поем.

– Ти що, батрак на вулиці їсти? Але, – тут же уняла возникшее было негодование бабка, – правда твоя. В цей раз іди, сядь на поріг, дай людям поспати, втомилися всі. Та набирай, онучок, побільше, все тобі залишили. Ти ж теж цілий день не їв нічого 12 12 (Укр.) Ты что, батрак на улице есть? Но …правда твоя. В этот раз иди, присядь на порог, дай людям поспать, устали все. Да набирай, внучек, побольше, все тебе оставили. Ты же тоже целый день не ел ничего. .

Петрок нащупал на столе широкую миску и, пользуясь доверием бабушки, нагрузил в нее из всех троих горшков обстоятельно. Как только запахло едой, его пустое брюхо, не принимавшее в себя с утра даже воды, вспомнило, что долго оставалось без работы и защемило неприятной болью. Юноша лишь морщился, глубже обычного вдыхал, задерживал дыхание и, стараясь не споткнуться о что-нибудь в темноте, поскорее выбрался из дома. Осторожно сойдя с крылечка, он пересек двор, а подходя к сараю, заметил, как выплясывает на привязи почуявшая еду Чуня.

– Уйди, – тихо зашипел не нее Петро и, бесцеремонно отодвинул ногой в сторону, привыкшую к подобному обращению собаку. Она всегда путалась под ногами, когда дело касалось еды. Стоит только выбраться из-за стола и выйти во двор, или сесть обедать где-нибудь на сенокосе, она тут же бросается наперерез и вертится впереди любого из домашних, хотя прекрасно знает, что ее обязательно пнут, и почти наверняка отругают. Наверное, в понимании коротконогой Чушки это давало ей возможность хоть как-то напомнить о себе. Ее обязательно должны были заметить, а уж после пинка, недоброго словца или даже угрожающего замаха вожжами, гарантированно что-нибудь дадут поесть.

Петрок нащупал в миске комок еще теплой, разварившейся картопли и бросил его Чуне. Затем он убрал свободной рукой деревянную подпорку и открыл просевшую дверь.

В черном проеме снова появились две рогатые головы, но едва только они каким-то образом заметили в руке человека кол, послушно, натыкаясь в тесном пространстве друг на друга, развернулись и, избегая неприятностей, растворились в душном темени сарая.

Петруха осторожно прошел к перегородке и едва не наступил на лежащего где-то в сене пса. Тот тяжело дышал, но, судя по тому, как изменился его темный силуэт, поднял голову. На какой-то миг в голове Петра Ляксеича пролетела шальная мысль: а вдруг не признает его сейчас овчарка? Порвет за пять минут на лоскутки, да на кишечки.

– Это я, – то ли от страха, то ли на самом деле думая, что пес его понимает, тихо прошептал Петрок, – есть тебе принес…

Юноша согнулся и высыпал в то место, где, как он предполагал, должна находиться морда овчарки, все содержимое миски.

– Лежи тут, – добавил он, – утром приду, приведу деда. Он скажет, что будем делать дальше …

Вернувшись домой Петруха осторожно подобрался к столу и поставил на него пустую посуду. Окно уже светилось слабым, бледным светом. Летние ночи коротки, скоро начнет светать.

– Петро, – шикнула из угла мать, – поел?

– Ага…

– Иди тихонько к деду с бабой. Я тебе послала на сундуке.

Юноша осторожно прошел в дальний угол, где за занавесью спали старики. Они, впрочем, как и все находящиеся в их доме дружно сопели, а дед даже похрапывал. За ним такое водилось. Бабушка всегда спала тихо. И вдруг, только сейчас до Петрухи дошло, что где-то в их большой хате, а по сравнению с соседями у них она на самом деле была таковой: деревянная, добротная, крытая дранкой, как и Правление колхоза, так вот в этой хате, всего в нескольких шагах от него где-то спит Яринка!

Радуясь этой мысли, он добрался до бабкиного сундука, нащупал разосланный поверх крышки огромный отцовский тулуп, лег, и с довольной улыбкой закрыл глаза…