Алексей Войтешик - Хватка

Военный тут же дал знак, и солдаты, подталкивая стволами автоматов, перегнали собранных для работ селян ближе к Правлению. Лысый спутник офицера тем временем нацепил на нос круглые учительские очки, достал из потертого, рыжего портфеля листок бумаги с отпечатанным на ней текстом и, выступив немного вперед, громко начал читать то, что было там написано:

– Граждане! Большевики изгнаны! Немцы пришли к вам.

Двадцать четыре года советского режима прошли и никогда уже не возвратятся: двадцать четыре года невероятных обещаний и громко звучащих фраз, и столько же лет разочарования, возрастающей нищеты, беспрерывного надзора, террора, нужды и слез!

Ужасное наследство оставили интернациональные жидовско-коммунистические преступники – Ленин, Сталин и их приспешники! Хозяйственная жизнь замерла, земля обеднела, города разрушены.

Немцы пришли к вам не как покорители, а как освободители от большевистского ига. Везде, где только возможно, германские военные учреждения будут помогать всем, кто с верой и надеждой относится к нам.

Граждане и гражданки! Смело помогайте залечить раны, нанесенные войной. Работайте на строительстве новой лучшей жизни без жидов, коммунистов и НКВД, без коллективизации, без каторги, и без стахановской системы, без колхозов и без помещиков …! 17 17 Текст реальной листовки времен 2-й мировой войны.

– Nun gut…, – глубоким, гортанным голосом вклинился в речь лысого офицер, и далее очкарик продолжил говорить уже не читая, а переводя слова военного: – жители села! На правах победителей, мы могли бы сейчас же казнить всех, чьи мужчины в данный момент воюют с нами, находясь в Красной армии. Но наше командование прекрасно понимает, что решение о том, чтобы отправиться на войну принимали не ваши отцы и братья. Советский коммунизм целиком выстроен на вашем страхе и угнетении! И ваших родных принудили силой вступить в борьбу с цивилизованным миром, в авангарде которого выступает великая Германия и наш фюрер.

Заверяю, никто не будет делать вам плохо, если только вы сами не перейдете на сторону комиссаров. Германии нужен ваш труд и, поверьте, он будет достойно оплачиваться. Мы с вами построим новую жизнь, достойную ваших усилий. Каждый, кто будет…, – немного замялся переводчик, – …старательно делать то, что делал при коммунистах, будет получать хорошие материальные блага. Но перед тем как начать свою новую жизнь, вокруг нужно прибраться, – офицер улыбнулся, – мы тут немного намусорили. Наши солдаты отведут вас и покажут, где нужно откопать большую яму, отнести туда убитых русских и засыпать их землей…

– Дорогий ти наш чоловік, – выкрикнул вдруг с места дед Степан, – ото что ж ты так добре по-нашенски балакаешь? З наших, чи що?

– Не твое дело, старик, – насупился переводчик, – слушай, что господин майор говорит.

– Was er will 18 18 Что он хочет? ? – Поинтересовался офицер.

– Nicht geben Sie Ihnen Ihre Aufmerksamkeit 19 19 Не уделяйте им свое внимание. , – зло глядя на деда Степана, ответил очкарик.

– Так что ж, – не унимался старый Кривонос, – може тады и расскажешь нам за то, чи заплатють нимцы за той похорон? Копать же полдня треба.

– А за все сгоревшее, что взорвалось? За наших, убитых сельчан, кто заплатит…? – Выкрикнул кто-то из женщин, и люди недовольно зашумели.

Великан-майор только сузил глаза, неторопливо вытащил пистолет и, целясь куда-то в облака, дважды, с оттяжкой выстрелил. Толпа мигом смолкла, а офицер, медленно опуская оружие, навел его в сторону деда Степана:

– Пух! – Словно шутя, сказал он. – Слушайте внимательно, люди. – Тут же начал переводить его слова переводчик. – Вы, наверное, плохо меня поняли. Я не говорил, что Германия станет платить вам за бунт или пустую болтовню! Оплата будет только за работу.

Своих солдат мы похоронили сами, а этот «мусор» ваш, вам его и убирать. Как человек, который долго воюет, ставлю вас в известность, что там, где много трупов, много и смертельных болезней. Нужно закончить с могилой сегодня же. А вам старик…, – офицер в это время снова прицелился в деда Степана и сказал «пуф!», господин майор говорит, что, если и дальше кто-то будет выражать недовольство, могилы придется копать две: одну для мертвых красноармейцев, а другую для всех недовольных.

– Молчи, дед, – зашикали в толпе, – не играй с огнем. Видишь же, что пульнуть могут за просто так.

– Идите, люди, займитесь делом…, – закончил переводчик, а майор, тем временем, устало снял фуражку и стал вытирать носовым платком вспотевший лоб.

Солдаты, по-собачьи выкрикивая команды, указывали на тот край села, что выходил на поле и вскоре, словно коровье стадо, направили и погнали легедзинцев к месту недавнего боя.

То, что Петрок увидел там, невольно заставило его жаться к деду. Еще вчера утром желтеющее созревающим хлебом поле было черным. В нем, словно сгоревшие стога соломы торчали остовы мертвых танков, некоторые из которых до сих пор еще дымились. Весь путь от был услан трупами и частями людских тел. И везде мухи, мухи, …мухи! Они единственные радовались страшному пиру смерти. Эти мерзкие насекомые были везде, но самое противное – они могли спокойно сидеть и насыщаться на чьих-то синих, смешанных с песком кишках, и уже через миг искали место на твоем лице, на твоих губах.

Когда старшие, посовещавшись, выбрали место для общей могилы, дед, глядя на бледного, как осенняя сыроежка, внука, сказал сельчанам, что Петрок дюже боится мертвяков и носит их не сможет. Пусть, де, лучше остается здесь, копать яму. Самого деда тоже оставили руководить и заниматься привычным ему делом, ведь в селе из грабарей он был самым старшим.

Дело двигалось не быстро. Жара стояла просто неимоверная, пот заливал глаза, одежда липла к телу, а окружившие яму немцы не отходили ни на шаг, стоя чуть в сторонке, закатав рукава, и только обмахивались пилотками.

Копали всего в одиннадцать лопат, и к моменту, когда углубились по грудь, стало легче. Земля давала легкую прохладу, а раздевшиеся до пояса мужики, прячась от беспощадного солнца, накинули на головы рубахи. Без воды, без тени, Петрухе казалось, что к концу работы они и сами упадут замертво в этой яме. «Не частѝ, – тихо советовал ему дед, – так быстрее работы не сделаешь. Вымотаешься только…»

Петр Ляксеич послушал и, глядя на размеренный темп старика, почти сразу же почувствовал, что копать стало легче. Руки не забивались усталостью, дыхание выровнялось, исчезли маячащие перед глазами золотые искры.

Вскоре часть мужиков выбралась наверх, и стала отбрасывать подальше ссыпающуюся в могилу землю. Немцев уже не было видно, но их режущий ухо говор все равно доносился в глухое, наполненное запахом земли и распаренных человеческих тел пространство. Когда помахали лопатами еще минут сорок, кто-то сверху крикнул: