Александр Карпов - Бросок из темноты

Уже перед уходом, осмотревшись по сторонам для контроля подходов к деревне, разведчик собирался вывести кусочком мела на кирпичной стене своей бывшей школы: «Я ВЕРНУСЬ!» Потом подумал, еще раз осмотрелся, опустил глаза, осмысливая фразу и оценивая свои шансы на возвращение, учитывая все, пережитое им на фронте, и наконец вывел большими буквами: «Я ОТОМЩУ!»

Лейтенант Баранов, командовавший разведчиками до вывода полка на переформирование в тыл, с благодарной улыбкой на лице принял от вернувшегося в расположение красноармейца Щукина его скромные подарки. Но радость на его лице тут же сменило другое выражение, свидетельствующее о неодобрении действий бойца, вполне тянувших на дезертирство. Тут могло вполне всплыть и преступное самоуправство самого взводного, которое однозначно могло закончиться трибуналом.

– Я больше не пойду туда, товарищ лейтенант. Не хочу, – тихо произнес Егор, читая во взгляде командира вопрос.

Тот молча закивал в ответ и произнес:

– Щукин, и чтоб никому! Понял меня?

Эта фраза, учитывая их предварительную договоренность, уже не имела смысла. Разведчик действительно больше не собирался навещать пепелище, оставшееся на месте родного дома и всей деревни. Ему было достаточно всего одного посещения. Нервы и так были на пределе. Попадись в первые дни после этого ему в руки любой гитлеровец, Егор порвал бы его на части, вцепился в горло зубами, разодрал в клочья и напился его крови. Злость и жажда мщения поглотили солдата. Он превратился в беспощадного бойца, злого и кровожадного хищника, в сжатую до предела пружину, готовую распрямиться только с целью нанесения удара по врагу. «Рвать, убивать, уничтожать!» – стало его девизом на ближайшие дни и недели. Униженная и уничтоженная малая родина солдата мобилизовала его чувства на борьбу лучше любой пропаганды, лучше слов любого армейского комиссара на политзанятии.

– Что это со Щукиным? – удивлялись тогда многие сослуживцы Егора, наблюдая за ним. – Как подменили парня. Прямо страшно за него.

И только лейтенант Баранов знал и держал в себе истинную причину озлобленности и напряженности разведчика.

Вопреки всему судьба еще раз привела парня на место его родительского дома. На этот раз это произошло во время патрулирования прифронтовой зоны. Он вновь прошелся по деревне, где провел свое детство. Спустился к любимой им маленькой, совершенно неширокой и неглубокой речке, название которой – Снежедь, вполне отражало температуру ее всегда холодной, почти ледяной, как в ручье, воды. Речке, берега которой возвышались на два-три метра и были покрыты густой растительностью – низенькими деревцами с обширными кронами. Они закрывали реку от солнечных лучей, и ее воды никогда как следует не прогревались. Но, несмотря на это, деревенские мальчишки, каким когда-то был и сам Егор, до синевы на губах купались в ней, трясясь от холода и активно работая всеми конечностями, чтобы не замерзнуть.

Здесь же, на берегу Снежеди, он сидел и в последний раз общался со своим старшим братом, в кармане которого уже лежала повестка из военкомата. Это было почти сразу после начала войны. Тот приехал домой, чтобы повидаться и попрощаться с родителями и оставить им на попечение свою жену и маленького сына. Брат Петр совсем не улыбался, почти ничего не ел и только задумчиво смотрел куда-то вдаль, иногда обращая свои полные печали глаза на маленького сына. Егору было слишком заметно изменение в поведении родного брата. Всегда веселый и общительный, легко раздражавшийся, а оттого немного вспыльчивый, он на этот раз мало говорил, был равнодушен ко всему, никуда не ходил и ни с кем не встречался. Он ждал своего отъезда. Ждал так, будто бы просто хотел оборвать томительно идущее время и поскорее сдвинуть события вперед, чтобы увидеть ясность для себя и перестать жить неизвестностью.

Первое и единственное письмо от брата пришло в деревню буквально через месяц после его отъезда. Вместе с ним было еще одно, для жены. А потом, сколько ни ждали дома вестей от старшего сына, их так и не было до настоящего времени. Петр будто бы сгинул где-то далеко, там, где шла жестокая и кровопролитная война, огненные жернова которой стремительно катились вперед, в глубь территории огромной страны, подминая под себя все новые и новые ее земли.

– Егор, поднимай Козлова! – негромко крикнул сержант Щукину, одернув его и приведя в чувства после того, как тот погрузился в мысли о доме и родных. – Лейтенант, похоже, к нам бежит.

Разведчик повернулся ко все еще сидящему на снегу и мирно спящему красноармейцу Козлову, собираясь снова пнуть его носком своего валенка и заставить проснуться, но вдруг увидел, что командир огневого взвода вовсе не смотрит в их сторону. Взгляд того был устремлен под гору, на дорогу, которая привела их на это место и по которой в данный момент двигался армейский конный обоз, чью принадлежность было легко установить по направленному в его сторону крику и жестам лейтенанта. Идущий во главе первой конной упряжки солдат уже демонстративно пожимал плечами и что-то пытался говорить в свое оправдание. Начальник продолжал кричать на него, размахивал руками, смотрел вдаль на обоз, снова кричал, заметно нервничая из-за ожидаемого взыскания к нему от командира батареи или даже дивизиона. Дошло до того, что разгневанный лейтенант достал из кобуры пистолет и начал размахивать им, собираясь не только призвать к порядку нерадивых и медлительных солдат обоза, но еще и припугнуть их возможной ответственностью, угрожая трибуналом и даже расстрелом за невыполнение приказов.

– Поднимай Козлова, Егор! – уже довольно громко крикнул на разведчика сержант.

Щукин что есть силы больно ударил сидящего на снегу бойца в бок носком валенка, от чего тот ойкнул и начал быстро подниматься на ноги, будто бы почувствовал свою долю ответственности за опоздание воинского обоза к сроку.

– Сейчас и нам достанется. Под горячую руку попадем. Этот лейтенант шуток не любит, – цедил сквозь зубы сержант и подгонял бегущих за ним Козлова и Щукина.

Увидев начавшееся движение, остальные разведчики сразу перестали курить и стали спешно подтягиваться к своему командиру, понимая, что вот-вот должно произойти что-то невообразимое, если дело дошло до размахивания в воздухе пистолетом.

– Мы протянули время, несколько раз гаубицу, будь она неладна, из кюветов вытаскивали. Да еще и обоз с имуществом отстал. Влетит сейчас лейтенанту от начальства. Не зря он так нервничает, – комментировал один из разведчиков увиденное.

– А если Козлова он сейчас вычислит да поймет, что тот пьяный, – ответил ему другой боец, оборвав фразу на полуслове.

– Да не пьяный я! – замычал от обиды едва пришедший в себя после короткого сна боец. – Я вообще вместе со всеми пил!