Юлия Митенкова - 10 лет на Востоке, или Записки русской в Афганистане

1994 год, Москва. Я студентка ИнЯза, расположенного на Остоженке, который москвичи называли просто институт «Мориса Тореза», в честь генерального секретаря Французской коммунистической партии. Этот ВУЗ во всех отношениях являл собой легендарное учебное заведение, основанное еще в 1930 году, центральный корпус которого размещался в величественном здании бывшего Императорского коммерческого училища, которое все называли «Еропкинский особняк», по имени его первого владельца Петра Еропкина.

"Я с вами равный среди равных,

Я камнем стал, но я – живу.

И вы, принявшие Москву

В наследство от сограждан ратных,

Вы, подарившие века мне,

Вы – все, кто будет после нас,

Не забывайте ни на час,

Что я смотрю на вас из камня".

Эта надпись была выгравирована на памятнике «Воину ополченцу» в институтском скверике. Нам рассказывали, как в июле 1941 года отсюда на фронт уходили его преподаватели и ученики в составе дивизии народного ополчения, участвовавшие в обороне Москвы и закончившие войну в австрийском городе Граце. Я стояла около памятника, разглядывая высеченное в камне лицо солдата, думая о своем деде, прошедшем войну от Карелии до австрийского Хайнбурга. «Смогла ли бы я сделать то, что когда-то сделал мой дед? – задавала я себе вопрос и тут же отвечала – ну конечно нет! Это невозможно и страшно!»

«LINGUA FACIT PACEM» – «ЯЗЫК ПРАВИТ МИРОМ», гласил девиз нашего института, который мы повторяли на латыни при входе в аудиторию, считая, что это придает нам таинственности.

Наши кавалеры учились на военной кафедре. Их корпус располагался в Сокольниках, на Бабаевской улице в бывшем здании машиностроительного института. Каждый день их гоняли на стадионе «Имени братьев Знаменских», расположенном поблизости, заставляя то отжиматься, то подтягиваться, то просто бегать на скорость. Утром в 6 утра, когда еще автобусы почти не ходили, они вставали и шли к 7:30 на учебу, аккуратно сложив свои военные камуфляжные формы в рюкзак поверх учебников английского языка, полных иллюстраций военной техники и оружия. Утро начиналось с построения и маршировки, затем шли три языковых лекции по военному переводу, обед и военная подготовка, где они на скорость разбирали автомат Калашникова, пистолет Макарова и даже ручной противотанковый гранатомет.

– Курсанты, стройся! – отдавал приказы командир, – Ровняяяйсь! Смииирноо!

Все выстраивались на площадке перед зданием, и начиналась ежедневная рутина. Старший по званию проверял внешний вид личного состава. Те, кто был небрит, отправлялись бриться в санузел, где часто не было горячей воды, а те, кто был не стрижен, рисковали быть постриженным прямо на месте не совсем исправной машинкой. Гимны заучивали назубок, а за смешки на лекциях можно было схлопотать несколько пар лекций стоя, когда часами не позволялось присесть ни на минуту, причем записывать приходилось тоже стоя. Каждый день курсанты изучали сложную военную терминологию на иностранных языках.

На предмете под названием ТТХ (тактико-технические характеристики) им также с использованием иностранной терминологии объясняли структуру войск, классы техники, разновидности танков, самолетов и кораблей. Иногда курсантов в военной форме отправляли курьерами в различные военные учреждения, а раз в год все они уезжали в военную часть на сборы, где участвовали в настоящих войсковых учениях. После чего торжественно в присутствии начальника Военного учебного центра приносили присягу Родине.

При входе в длинный коридор с темно-бордовой дорожкой стоял дневальный, когда руководство уходило, он присаживался за стол у полкового телефона. В его обязанности входило выполнение поручений начальства. Рядом с ним стоял дежурный курсант, несущий караул у Знамени полка, отдавая честь всем павшим при выполнении воинского долга. Дневальный и часовой частенько бегали в каптерку, где хранилась одежда, портянки, обувь и прочее имущество, откуда доносилось их чавканье и веселое хихиканье. Особо провинившимся курсантам давали наряд на чистку двора от снега, и они уныло бродили по двору с лопатами.

Я осваивала языки с трудом, я мучилась и часами сидела, разбирая и выучивая наизусть заданный материал. Иногда, после занятий на военной кафедре наши кавалеры прямо в военной форме заходили в центральное здание института и заглядывали в современно оборудованный лингафонный кабинет, где наша Изольда Иосифовна ставила нам британское произношение. «Кончик языка ставим на альвеолы!– кричала она и тыкала пальцем в схему бокового сечения ротовой полости, заглядывая в рот каждому, – А теперь заводим за альвеолы!» Потом оборачивалась, замечала ребят, расплывалась в елейной улыбке и декларировала на своем безукоризненном британском наречии: «Feast your eyes on it! These young ladies speak the language of Shakespeare like true Hindus! (Вы только полюбуйтесь! Эти молодые леди разговаривают на языке Шекспира, как настоящие индусы!) Курсанты ей льстиво отвечали в духе: «But if they have been fortunate enough to fall into your delicate hands, my dear preceptress, they enjoy all chances to turn into true-born English aristocrats!» ( Но раз им посчастливилось попасть в ваши прекрасные ручки, наша дорогая наставница, то у них есть все шансы превратиться в настоящих английских аристократок!) Изольда Иосифовна кокетливо поднимала брови и с еще большей энергией впивалась в нас, а мы, боясь шевельнуться, беспомощно косились на них, всем своим видом демонстрируя невыносимые мучения. До сих пор в ушах стоят ее крики, но, надо отдать должное, чисто британское произношение она нам поставила на всю жизнь. С итальянским все обстояло гораздо печальней, и я подумывала, что итальянский явно не мое призвание, зато философия всегда шла на отлично, так как мама-учитель истории, и книг по теме дома имелось предостаточно.

Во время учебы я проживала в сталинском доме на Шмитовском проезде в доме № 6, в одной из комнат большой квартиры наших хороших знакомых, которые уехали из Москвы, и квартира осталась пустой. В ней были высокие потолки и большие окна, в коридоре стояло старое черное пианино, на которое поставили серый тяжелый телефон.

Пресненский район в 90-е годы, мягко говоря, был не самым спокойным местом в Москве. Особая активность наблюдалась у Пресненских бань, за которыми жила моя грузинская подруга. Мы часто видели черные джипы с амбалами в золотых цепях на шее и запястьях и огромными спутниковыми телефонами. Однажды нам даже пришлось удирать сквозь кусты при непонятной уличной перестрелке.

В магазине за домом всегда были полупустые полки, где однажды мне смогли предложить только соль, чай и пряники. Не сказать, чтобы приходилось голодать, но и наесться досыта при таком обеспечении тоже не всегда удавалось. Выручали родительские запасы, но каждый день бегать домой не получалось, так как учеба занимала практически весь день.