Александр Андреев - Берегите солнце

— Извините, товарищ капитан, за то, что обидел вас утром… Сказал, что не воевали вы.

Я рассмеялся:

— Подумаешь, обида: воевал, не воевал!.. Война только началась. Кто не воевал — вон как наш комиссар, — тот воевать обязательно будет, придет очередь, а кто воевал — тот снова пойдет в бой. Мы с вами идем по второму разу. А случится — и по третьему и по четвертому…

Чигинцев поспешно сказал:

— На меня можете положиться, товарищ капитан.

Чигинцев был выше меня ростом, и я взглянул на него снизу вверх.

— Знаете, как ответил бы вам офицер… ну, скажем, армии фельдмаршала Кутузова? Он бы сказал вам что-нибудь вроде этого: пусть на вас положится наше любимое Отечество, ибо железная грудь наша не страшится ни суровости погод, ни злости врагов: она есть надежная стена Родины, о которую все разбивается… Это, кажется, Кутузова слова…

Чигинцев прищурил свои выпуклые глаза.

— В общем-то верно. Одним словом, извините, товарищ капитан, и спасибо. За все.

Мы вышли из города, миновали окружную железную дорогу. Небо на некоторое время очистилось от туч. Они медленно разошлись в стороны, как льдины на воде. В образовавшуюся трещину хлынула на землю неудержимая, слепящая, звонкая синь — непривычная и радостная улыбка на хмуром и печальном лице неба. Но улыбка оказалась обманчивой и опасной: вместе с синевой на колонну упали три вражеских бомбардировщика. Они, должно быть, возвращались с задания и увидели под собой цель.

Дорога мгновенно опустела. Осталась лишь кухня, почему-то отцепленная от машины; одинокая, она заманчиво и печально курилась душистым дымком.

Самолеты ушли. Мы с облегчением подумали, что у них кончились боеприпасы. Через несколько минут мы поняли, что ошиблись. Совершив круг, самолеты снова зашли на цель — а целью своей они избрали почему-то кухню, и первый, пикируя, спустился настолько низко, что, казалось, еще мгновение, и он врежется в дорогу или зацепится за дымящуюся трубу кухни. Но не врезался, взмыл ввысь. Черная бомба, свистя, наискось полетела к земле, она будто нырнула прямо в кухонный котел. Дорога охнула от удара, и трескучий гул прокатился по асфальту…

Когда дым и пыль рассеялись, мы увидели нашу кухню, целую и невредимую, чуть сдвинутую с прежнего места взрывной волной. Два других самолета шли за первым. Должно быть, упрямый дымок солдатской кухни раздражал летчиков или они просто забавлялись: попадут или не попадут в эту злосчастную дымокурню? Они наверняка сделали бы еще заход, но со стороны города появились наши «ястребки» и отогнали их.

А солдатская кухня стояла на дороге и наперекор всему жила, дымилась. Обступившие бойцы глядели на нее, как на чудо.

— Присвоить ей звание Героя Советского Союза! — крикнул кто-то. — За храбрость!

В боку кухни обнаружилась пробоина, через которую медленно выдавливалась белая рисовая каша.

— Ничего, залечим ей раны!

Колонна выстраивалась медленно: вражеские воздушные налеты изнуряли людей. И снова шагом марш к фронту!

Я сказал Чигинцеву:

— Прикажите запевать.

Он не понял:

— Что?

— Запевать прикажите, — повторил я.

Чигинцев раздраженно вздернул одним плечом:

— Нашли время… и место. — Я пристально взглянул ему в лицо, и он, круто повернувшись, шагая спиной вперед, крикнул:

— Запевай!

Приказ этот показался бойцам нелепым и неуместным, и кто-то предложил:

— Покажите пример, товарищ старший лейтенант.

Чигинцев, свирепея, крикнул еще громче:

— Запевай!

Песни не последовало. Старший лейтенант растерянно покосился на меня, как бы спрашивая: «Видали?»

Я кивнул Чертыханову. Ефрейтор, приотстав от нас, присоединился к первым рядам и, чеканя шаг, запел хрипловато и громко: «И от тайги до британских морей Армия Красная всех сильней!»

Странновато и по-новому звучали эти слова в столь сложной и неподходящей обстановке. Но в тоне песни, подхваченной сотней голосов, так некстати зазвучавшей на дороге, по которой брели беженцы, неслись, подпрыгивая на рытвинах, грузовики, звучал вызов врагу, презрение к нему, убежденность в том, что Красная Армия, несмотря ни на что, действительно сильнее всех.

Последние два часа перед привалом мы двигались в темноте. Сумерки легли на дорогу как-то сразу, точно внезапно выкатились, клубясь вместе с сырым туманом, из леса, вскоре соединились с водянистыми тучами неба и наглухо заслонили свет. Наступил октябрьский осенний вечер с резкими и злыми порывами ветра; ветер приносил редкие капли дождя и кисловатый запах опавшей листвы и грибов…

Перед Подольском я остановил батальон: люди устали и проголодались. Они устали не столько от скорого и нелегкого перехода, сколько от того впечатления, которое производила дорога.

По шоссе и его обочинам медленно, горестно и устало брели беженцы. Видно было, что многие из них шли издалека: из-под Курска, Орла, Тулы. Несмотря на усталость и лишения, эти люди чувствовали себя счастливыми: оторвавшись от родных гнезд раньше других, они успели прийти в Подмосковье, к самой столице — в безопасность. Другие, такие же, как они, были настигнуты в пути немецкими войсками, и им выпала лихая судьба вернуться по домам, в оккупацию, в неволю…

Беженцы торопились. Печать торопливости и тревоги лежала на лицах, ощущалась во всех действиях людей.

В дороге их обстреливали с самолетов. Раненых они оставляли в попутных деревнях, убитых хоронили на первых попавшихся погостах, а то и прямо в чужом и пустынном поле… Утомленные лошади едва везли подводы со скарбом, с женщинами, ребятишками. Если падала лошадь, впрягались в повозки люди. По опушкам вдоль дороги старики, подростки и девчонки гнали скот, целые стада колхозных коров, свиней, овец…

Беженцев обгоняли грузовики с ранеными бойцами, а к фронту, гремя на выбоинах, мчались машины с боеприпасами. Шоферы нещадно матерились, если беженцы со своими возами забивали проезжую часть и приостанавливали движение.

Бойцы нашего батальона, видя этих людей, с таким упорством уходящих на восток, понимали, какая страшная, дьявольски беспощадная сила накатывалась на нас, подступая к самому сердцу страны…

Батальон остановился. Ветер понес вдоль дороги дымок походных кухонь и вкусный запах горячей пищи. Бойцы, гремя котелками, выстраивались в длинные очереди, из-под полы светились фонарики; получив порцию, отодвигались в полумглу, садились прямо на дорогу, спустив ноги в кювет, ужинали…

Я прошел к штабной машине, отыскал лейтенанта Тропинина, велел пригласить комиссара Браслетова, который двигался с третьей ротой, замыкая колонну.

Мы залезли в кузов, накрылись брезентом, и Тропинин включил фонарик. Круглое световое пятно резко выступило на карте. Лейтенант докладывал свои соображения о дальнейшем движении батальона: двигаться проселочной дорогой параллельно основному шоссе, чтобы избежать налетов вражеской авиации. Использовать для марша ночное время.