Александр Андреев - Берегите солнце

— Смирно! — скомандовал Оленин.

— Всем фронтам, армиям, танковым дивизиям и бригадам, — громко прочитал Ардынов. — Приказ Народного Комиссара Обороны Союза ССР. Город Москва.

О переименовании Восьмой танковой бригады в Третью гвардейскую танковую бригаду.

Восьмая танковая бригада отважными и умелыми боевыми действиями, несмотря на численное превосходство противника, нанесла ему значительные потери и выполнила поставленные перед бригадой задачи — остановила продвижение корпуса противника на соединение с танковыми войсками Гудериана.

Две фашистские танковые дивизии и одна мотодивизия понесли огромные потери от славных бойцов и командиров Восьмой танковой бригады. Боевые действия Восьмой танковой бригады должны служить примером для частей Красной Армии в освободительной войне с фашистскими захватчиками…

— Командира бригады прошу подойти и принять гвардейское знамя бригады, — с торжественностью произнес генерал Ардынов. Он взял знамя в руки. Подполковник Оленин приблизился, опустился на одно колено и прижал к губам край красного полотнища. Затем принял знамя и, вернувшись, остановился перед строем танкистов. Они подходили и склонялись перед знаменем на колено…

Потом дивизионный комиссар Дубровин взглянул на адъютанта командующего, и тот достал из саней второе знамя. Дубровин раскрыл папку и прочитал приказ Народного Комиссара Обороны по нашему батальону. У меня вдруг больно застучало сердце, и я туго прижал к груди руку. Я так волновался, что не разобрал толком того, что было сказано в приказе. Врезались навсегда лишь отдельные слова, фразы: «Отдельный стрелковый батальон преобразовать в отдельный стрелковый полк…», «…Отважные умелые боевые действия…», «Переименовать отдельный стрелковый полк в 1-й гвардейский отдельный стрелковый полк…»

Я опустился на колено перед знаменем, и моего лица коснулся мягкий и прохладный бархат.

Я принял знамя и встал перед бойцами. Они четко подходили, вставали на колено и целовали край полотнища: комиссар Браслетов, лейтенант Тропинин, старший лейтенант Скнига, Астапов, Рогов, Прозоровский, Чертыханов, Мартынов, Петя Куделин…

А мины в селе все рвались, то близко, то далеко, и прогорклый, удушливый запах пороха густо стлался по земле. Когда церемония вручения знамен закончилась, генерал Ардынов подозвал Оленина и меня к себе.

— Какая нужна помощь?

— Снарядов побольше, — сказал Оленин. — Пушки в основном молчат. А им положено стрелять. Хорошо бы несколько залпов катюш. И если появятся бомбардировщики — а они обязательно появятся, товарищ генерал, — то пришлите несколько истребителей.

— А у тебя, капитан, прости, гвардии капитан, просьба имеется?

— Имеется, товарищ генерал, та же самая, что и у гвардии подполковника Оленина.

— Постараемся просьбу вашу исполнить, — пообещал Ардынов. — А вам, гвардейцы, держаться до последнего!

Ардынов, попрощавшись, прихрамывая, направился к саням, а Дубровин отвел меня в сторону.

— Как поживаешь, мальчик? — Это невоенное, «прежнее» слово как-то само собой отдалило нас на миг от этого грохочущего взрывами села, от надвигающихся на него вражеских танков, вражеских цепей пехоты в то общежитие на берегу Волги, в те годы, когда мы были действительно мальчиками, да и Сергей Петрович намного моложе, чем сейчас.

— Хорошо, Сергей Петрович, — ответил я. — Если вообще на войне можно жить хорошо.

— Тяжеловато?

— Приходится.

— Мы сделаем все возможное, чтобы помочь вам. Очень важно удержать это село в наших руках. Ну, прощай… гвардеец. — Мы опять, как и недавно в Серпухове, обнялись. Дубровин отошел от меня, остановился и, обернувшись, улыбнулся.

— Знаешь, о чем я хотел попросить тебя? Чтобы ты был осторожен и берег себя. Да раздумал: какой смысл в этой просьбе, если во что бы то ни стало надо выстоять!..

— Правильно сделали, что не попросили. Все равно не послушался бы. Дубровин сел в сани рядом с Ардыновым. — Позвоните, пожалуйста, Нине при возможности. Скажите, что видели меня.

— Скажу, Дима.

Ездовой ударил коня вожжами. Я провожал взглядом сани, пока не зарябило в глазах от внезапно навернувшихся слез.

Поставив древко на утоптанный снег, обняв знамя, Браслетов стоял неподалеку от пожарной каланчи в окружении разведчиков и поджидал меня, радостно возбужденный и немного растерянный от значительности момента. Он, казалось, не слышал разгулявшегося в селе вражеского огня и все более частых взрывов… Я сказал, подойдя к нему:

— Надо пронести знамя по переднему краю обороны полка. — Слово «полка» прозвучало непривычно, оно было еще какое-то не обжитое, не свое. — Пусть бойцы увидят знамя, пусть тронут рукой…

— Обязательно. — Комиссар приподнял знамя. По бокам его тотчас встали Мартынов и Куделин с автоматами наготове, как на торжественном марше. Трое шли впереди, мы — Тропинин, Чертыханов и я — позади.

Мы пересекли дымную улицу и вышли на окраину села. На огородах наскоро сооружены были стрелковые ячейки и пулеметные гнезда, заваленные сверху досками, бревнами, закиданные кирпичом; сметливые использовали погреба, в банях и во дворах прорубили самодельные амбразуры, между домами танкисты замаскировали свои машины. И танкисты и стрелки-пехотинцы — все готовились к сражению.

На фоне блеклого зимнего неба и снега знамя проплывало чуть колеблемое, переливающееся и живое, как огонь. Оно задерживалось возле стрелкового отделения или у пулеметной точки, и комиссар, обращаясь к бойцам, кричал, краснея от напряжения:

— Поздравляю вас с высоким воинским званием гвардейцев! Главная заповедь гвардейца — стоять насмерть! Бить ненавистного врага! Не посрамим ленинского красного знамени, товарищи!..

Красноармейцы в полном вооружении, иные в повязках от легких ранений, приближались к бархатному полотнищу, преклоняли колено, касались края знамени губами и возвращались на свое место. А знамя плыло дальше…

У тесовой стены двора под навесом лежали трое раненых. Они ждали, когда за ними приедут санитары, чтобы забрать их и увезти. Увидев нас, они позвали.

— Поднесите к нам, — сказал один из них.

Браслетов подошел и свесил над ними полотнище. Раненые гладили холодную и мягкую ткань, разглядывали портрет Ленина, перебирали кисти. А молоденький красноармеец приложил бархатный уголок к щеке и подержал так. Потом проговорил:

— Не придется походить под этим знаменем… Вылечат — пошлют в другую часть. Не быть мне гвардейцем…

Чертыханов, присев на корточки, объяснил — он почти всех бойцов в батальоне знал по имени, и его все знали:

— Ты, Вася, не горюй, ты уже гвардеец. Встанешь на ноги — дай знать. Сам приеду за тобой. Специальную командировку возьму.