Сергей Вейгман - Песни штрафников

За долгие годы, песни, записанные более 70 лет назад Михаилом Ключко, забылись. Возможно, благодаря именно этому изданию они обретут новую жизнь.

Сергей ВЕЙГМАН

Чернорабочие войны…

Таких, как он, в Киеве, наверное, уже не встретишь. Но у этого уникального человека до нас никто не брал интервью… Все, кто пишет о Второй Мировой, умудрились напрочь забыть о солдатах и офицерах штрафных рот и батальонов, дравшихся за безымянные высоты… На вопросы корреспондента «СН» отвечает один из последних оставшихся в живых киевлян-«штрафников» – командир штрафного взвода Михаил Григорьевич Ключко.

– Вы помните свой первый бой?

– Сложно сказать. Я ведь пережил четыре пополнения. Было ведь как: штрафную роту пускали в бой, она прорывала оборону, затем в прорыв вводили обычные войска. А несколько человек штрафников, которые оставались в живых, отводили в тыл, где они и дожидались пополнения. Я помню первое комплектование нашей 322-й отдельной армейской штрафной роты. Это были уголовники из «элитных» московских тюрем – Бутырской и Стромынской. Бандиты, конечно, но, как ни странно, впечатления уголовников они не производили… Первый бой мы приняли под Брестом, где необходимо было взять высотки, на которых укрепились немцы. Переплавились через какую-то безымянную речушку, подползли к этим высоткам, залегли. Тогда нам удалось ворваться в немецкие траншеи, где меня и контузило. Помню, бой идет, все в атаку бегут, а один солдат перепугался, вжался в землю… Тут мимо него «бутырский рядовой» пробегает: «Ты чего лежишь?» А тот только головой крутит. Живой, стало быть, не раненный даже, но подниматься боится. Так штрафник из уголовников дал ему хорошего пинка. После этого трус вскочил и побежал со всеми вперед.

– Много было штрафных рот?

– Не следует забывать, что помимо рот были еще и штрафные батальоны, укомплектованные из разжалованных офицеров. А штрафных рот на каждом фронте было несколько. Действовали они при армиях, а штрафбаты – подчинялись командованию фронтом.

– Сколько людей в среднем оставалось в живых после каждой атаки?

– Помню, наши прорывали оборону в районе Немана. Так из ротных офицеров я один в живых остался и человек шесть или семь солдат. Это был нормальный остаток. Иногда до курьезов доходило. Неман мы тогда форсировали, и всемером оказались в немецком тылу. Ребята ко мне: «Михаил Григорьевич, ты – офицер, выводи!» Переправились мы обратно к своим, а там нас как диверсантов встречают. Повязали – и в контрразведку. Привели в какой-то амбар колхозный, стол там стоит, коптилка из 45-миллиметрового снаряда… Сидит старший лейтенант в погонах (именно на нем я их впервые увидел). «Вы кто?» – спрашивает. Рассказали. «Среди вас офицеры есть?» «Я офицер», – отвечаю. Посмотрел он на меня: «Ты извозчик, а не офицер!» Одет я был действительно неказисто. Вместо фуражки – пилотка задрипанная, чтобы снайперы не «сняли»; пояс с солдатской бляхой. Но тогда все благополучно закончилось.

– Расскажите о довольствии штрафных рот…

– Кстати, знаменитых «фронтовых ста грамм» или горячей каши на передовой никто не видел. Разве что, когда фронт останавливался. Помню, на Миус-фронте немцы бомбили переправы через Дон, и подвоза продуктов не было. Так мы убитых при артобстреле лошадей ели, которые у нас орудия таскали. Найдешь какую-нибудь конягу, отрежешь, сколько удастся, и сваришь. А то и у лошадей из торб овес воровали… Впоследствии меня ординарец выручал – он по горошинам умел гадать. И когда мы через польские села проходили, к нему бабы на гадание сходились. Все одно знать хотели: когда любимый с войны вернется. Платили продуктами. А однажды в Пруссии перед боем он мне и говорит: «Давай я тебе погадаю. Ты ж мой начальник». Подбросил он свои бобы и говорит: «Ну, Михаил, ты в рубашке родился». И действительно, я остался в живых…

– А деньги?

– Никто их у нас не видел. Да и расчетных книжек не было. Зачем тебе деньги, если завтра в бой идешь? Помню, взяли мы немецкий город Гумбиннен. Приходит ко мне товарищ и говорит: «Слушай, идем посмотрим, там ювелирный магазин брошенный». Немцы ведь за одну ночь вывезли большую часть населения Восточной Пруссии. Наши ребята в одной квартире даже теплый чайник нашли… Зашли мы в магазин, сбили замок. Видим – колечки всякие, бриллианты, блестит все. Ну а у меня тогда, прямо скажем, детские мозги были. Взял я кусок золота, взвесил на ладони – тяжелый… И бросил. Для нас тогда не существовало ценностей. Только мы вышли из города, немцы нас сразу в снег положили. Я лишь подниму голову, а вокруг меня снежные фонтанчики от пуль. Сами подумайте – на кой черт мне это золото?

– Были ли в вашем взводе случаи отказа подняться в атаку, самострелы?

– Когда я воевал на Миус-фронте, однажды получилось так, что из всех связистов в живых остался только я. И командир батареи говорит: «Нет связи с наблюдательным пунктом, который корректирует огонь. Ползи, восстанавливай». И дал мне одного человека для прикрытия. Я с катушкой – впереди, проверяю связь, а тот парень сзади ползет. Смотрю, он отставать начал, а потом и совсем ползти перестал. Когда связь восстановил, нашел его и спрашиваю: «В чем дело?» Он говорит: «Михаил, я ничего не могу с собой сделать. В начале войны нас взяли в плен и вели колонной. А тут наши «катюши» подошли и накрыли нас залпом. С тех пор, как только попадаю под артиллерийский обстрел, – не знаю, что со мной происходит, не могу себя контролировать». Для того чтобы вырваться из этой кровавой бойни, люди были готовы на все. В моем взводе самострелы, конечно же, бывали. Стреляли через буханку, чтобы на теле не было следов ожога, по которым определяли самострелы. И если ожога не было, то, как «искупившего вину кровью», самострельщика отправляли в тыл.

– Как относились штрафники к тем, кто не видел в них солдат, а считал обыкновенными преступниками?

– Однажды остатки нашей роты отвели в лес, где мы принимали пополнение. И приехал к нам какой-то офицер, только что окончивший курсы. Вел он себя вызывающе. Зашел я как-то раз на полянку, где он проводил с солдатами политбеседу. Стоит перед ним взвод – человек тридцать. Говорил он долго. И вдруг голос из задних рядов: «Слушай, ты долго будешь болтать? Мы с утра ничего не ели». На его приказ «выйти из строя», конечно же, никто не вышел. И он опять продолжает рассказывать. И снова голос: «В конце концов, ты долго будешь, е… твою мать, ерундой заниматься?» И тут офицер выхватил ТТ и выстрелил прямо в строй, на голос. Конечно, не знал он, кто это брякнул. Три человека были ранены. И всех троих забрали в госпиталь, как «искупивших кровью». А офицера этого я после первого боя уже и не видел. В бою ведь прокуроров не бывает. Кстати, когда наша рота придавалась другим частям, то какого-то особого презрения мы не чувствовали, и никто «заключенными» нас не обзывал. Нас так и называли – «штрафники».