Любовь Рябикина - Звезда Давида

– Ваш новый комендант штандартенфюрер Готтен! – С чуть заметной ухмылкой добавил: – Надеюсь, что с ним вы станете работать лучше!

Новый комендант удивленно разглядывал выстроившиеся колонны исхудавших людей. Уже через сутки выяснилось, что он почти не говорит по-русски. Говорил штандартенфюрер, в отличие от постоянно оравшего Ланге, не громко, предоставляя переводчику орать его приказы и распоряжения перед построившимися пленными. По его распоряжению пленным разрешили собирать в лесу крапиву и разную съедобную зелень для своих супов. Евсей Анюткин забирал все, что приносили. Разбирал и добавлял в супы, которые с появлением крапивы стали значительно гуще и сытнее.

Зато стали чаще проводиться досмотры в бараках. Комендант не гнушался пройтись по всем помещениям. Губы слегка кривились, а лицо оставалось холодным, когда он осматривал немудреные «пожитки», выброшенные солдатами и шуцманами на нары.

Тех, у кого обнаруживали что-то недозволенное, вплоть до обрывка из немецкой газеты, сажали в карцер, оставляя на сутки или трои без еды и питья или выставляли на самый солнцепек, привязав к столбу. Ланге частенько расстреливал наиболее ослабевших пленных по малейшему поводу «в назидание». Готтен, напротив, никого не расстреливал, предпочитая физические наказания.

Через пару недель рядом с комендантом появилась женщина-врач, одетая в белый халат. Пленных она не лечила, ограничиваясь охраной лагеря и руководством. Зато регулярно появлялась на поверках, безразлично оглядывая пленных. Через неделю Василий шепотом сказал товарищам:

– Эту немку Эльзой зовут. Любовница коменданта. Сама за ним приперлась. Ну и лечит его. Говорят, что его под Смоленском крепко жахнуло…

Чернопятов, который сутки пробыл в карцере за маленький гвоздик, с ненавистью сказал:

– Жаль, что не насмерть!

С каждым днем зелени становилось все больше. На лесных делянках пленные обдирали липовые листочки и ели вместе с молодой крапивой, редким щавелем, черешками медуницы, диким чесноком и клубеньками заячьей капусты, хрусткими и сочными. Макагонов следил за друзьями и часто удерживал от соблазна кинуть в рот еще горстку травы:

– Перекусили немного? Хватит пока! Часика через два еще подкормимся. Пока собирайте зелень в карманы…

Многие пленные поступали, как и они, стараясь утолить постоянный голод. Переев зелени, некоторые умирали в страшных мучениях…

Стоял конец мая. В этот солнечный день Готтен решил устроить в лагере банный день и общую уборку. Военнопленные прибирали территорию между бараками и уносили к воротам лагеря трупы товарищей. Они еле бродили от слабости. Трупы несли по двое, по трое, а то и вчетвером. Василий Макагонов, Петр Чернопятов и Георгий Кавтарадзе выглядели немного лучше остальных и складывали трупы в штабель. Абрам подметал метлой утрамбованную площадку перед бараком.

Над лагерем звучала русская песня «Из-за осторова на стрежень». Пластинка хрипела и порой слова звучали невнятно. Время от времени военнопленные вскидывали голову, прислушиваясь к родной песне.

Немцы-охранники безразлично наблюдали за ними. Даже овчарки не лаяли. Высунув языки от жары вытянулись на земле у ног хозяев.

На небольшом бугорке, под тенистой березой стояло кресло. В нем удобно устроился молодой штандартенфюрер СС. Его красивое холодное лицо обезображено шрамом. Одна нога офицера была вытянута, вторая согнута в колене. Рядом стояла красивая трость. На колене согнутой ноги лежала расстегнутая кобура. В руке слегка дымилась зажатая в пальцах сигарета. Время от времени он подносил ее к губам и с явным удовольствием выдыхал дымок, глядя то в синее небо, то на крону русской березы над ним, то на женщину с холодным лицом в белом распахнутом халате, из-под которого выглядывала эсэсовская форма.

Она вслушивалась в незнакомые слова, слегка склонив голову набок. Об этом говорили только ее застывшие глаза. В руке, затянутой в тонкую перчатку, был зажат стек. На голове красовалась черная пилотка с черепом. На поясе висела кобура с «вальтером», передвинутая с бедра на живот.

Глаза штандартенфюрера и немки встретились. Она тотчас отвела взгляд, стараясь выглядеть непробиваемой, а у него чуть дрогнули губы и взгляд стал мягче. Рядом с креслом стоял столик. На нем дымилась чашка с хорошим кофе, лежал «парабеллум» и стоял старый граммофон, ручку которого время от времени старательно крутил совсем молоденький солдат, часто поправляя ремень автомата на груди. Он явно боялся положить оружие и продолжал мучиться, крутя ручку. Толстая стопка пластинок высилась на табурете рядом.

Штандартенфюрер время от времени переводил взгляд на русских военнопленных и морщился от досады. Затем снова отвлекался и вслушивался в незнакомые слова. Песня ему определенно нравилась, так как он часто повторял:

– Гут, гут…

Песня смолкла. Солдат торопливо снял пластинку. Забил в бумажный желтоватый пакет и отложил направо. Там уже скопилось пластинок пять-шесть. Снова покрутил ручку граммофона.

Готтен сделал глоток из чашки и вновь затянулся сигаретой, глядя на немку. Спросил:

– Эльза, тебе понравилась эта русская песня?

Она смотрела ему в лицо не отрываясь:

– Да, господин штандартенфюрер!

Вильгельм чуть насмешливо улыбнулся краешками губ:

– Тогда мы послушаем еще раз… Вечером…

Иголка поставлена на диск. Раздается шаляпинский бас:

– Э-э-й ухнем…

Офицер прислушался. Брови начали сходиться на переносице. Взяв парабеллум, резко бросает солдату:

– Шлехт!

Солдат, не сводивший с него глаз, мгновенно снимает пластинку и подбрасывает ее в воздух. Эльза с интересом смотрит на пластинку в воздухе. Эсэсовец, практически не прицеливаясь, стреляет…

Пленные вздрагивают. Кто-то замирает, кто-то втягивает голову в плечи. В глазах их испуг…

Падают на землю осколки пластинки. Немка чуть улыбается, рассматривая крупный осколок, упавший рядом с ее крепкой ногой в туфле на широком устойчивом каблуке. Немецкие солдаты-охранники довольно улыбаются и переглядываются. Несколько собак с испугу принимаются лаять, но хозяева дергают поводки, боясь разозлить офицера. Псы замолкают.

На диск кладется новая пластинка. Развеселая «Калинка» несется над лагерем. Офицер довольно притопывает левой ногой. Правая остается неподвижной…

Пленные мрачно поглядывают в сторону немцев и граммофона, стараясь делать это незаметно. Кое-кто остановился, с горечью слушая песню. Охранники замечают. Несколько ударов прикладом и русские вновь принимаются за работу. Эльза оборачивается на вскрики, но сразу же отворачивается от военнопленных с брезгливой гримасой. Слегка постукивает стеком по собственной ноге.