Владимир Фалеев - Детство и школа. 1932—1949. Стихи разных лет

Никакого покрытия во дворе не было. Все наши игры проходили просто на земле. Летом в жару нас спасала тень от крон нескольких больших деревьев. На выходе в переулок стояли тяжелые деревянные ворота и большая скрипучая калитка с запором. В этом дворе прошло мое детство.

На первом этаже кирпичного дома находились две квартиры – №№ 9 и 10 – наша. Скорее всего, до революции в кв.10 жил хозяин дома. Его я помню. Носил он необычную фамилию Балтрамейчик, звали его Алексей Осипович. Большевики его не тронули, только оставили его семье две комнаты в квартире 9, остальные заселили нуждающимися.

Квартиру 10 отдали двум семьям – Белобородовых и Фалеевых. Соседей было четверо: глава семьи Иван Константинович, бухгалтер, добряк, его жена, дочь – школьница Наташа, и бабушка, которую все звали «бабуней». Они занимали три комнаты, мы – две. Комнаты раньше были смежными, теперь же нас разделяла тоненькая перегородка с запертой дверью и общая печь-голландка. Окна комнат выходили в переулок.

Со двора в дом попадали через так называемое «парадное». Две ступени отделяли тамбур от площадки перед квартирами и лестницей на второй этаж. Место под лестничным маршем пустовало. Однажды я спросил отца: «Пап, а где твой мотоцикл?».

«Ну, мотоцикла уже нет, а вот где я его держал, я тебе покажу. Он достал старую фотографию. На ней красовался довольно большой мотоцикл «Цундапп», прислоненный к стене под той самой лестницей на второй этаж.

К себе в квартиру мы попадали через прихожую, двери из которой вели на кухню с русской печкой, в туалет и в комнаты соседей. Между дверями на небольших вешалках висела наша и соседская верхняя одежда. Возле входа стоял большой сундук, покрытый половичком. Белобородовы привезли его из своего деревенского дома.

Из удобств в квартире был только туалет. Умывались все холодной водой над раковиной на кухне. Готовили на керосинках. Наши две ютились на деревянных ящиках возле входной двери в комнаты семьи Фалеевых. Здесь хлопотала моя бабушка, бывшая выпускница института благородных девиц. Около нее обычно крутился и я.

В этом месте хочется сделать небольшое отступление. По удивительному капризу истории жизнь людей двух разных, с интервалом в сто лет, поколений – бабушкиных и моих сверстников – оказалось поделенной на две разных части.

Выросшая в достатке, в семье с прислугой, путешествовавшая по Европе, модно одевавшаяся дама, а ныне бабушка Людмила Константиновна, пережив личную драму, революцию, отъезд на Украину и жившая до нынешнего времени у сестры в Ленинграде, оказалась востребованной своим сыном и его молодой женой в качестве няньки и кухарки! Я вот думаю сейчас: каково же было ей вынести подобную перемену!? Непростой быт, натянутые отношения с невесткой (скорее всего, брак сына бабушка считала мезальянсом), гонения на религию, а бабушка была очень верующей, – все это делало ее жизнь, мягко говоря, весьма непростой.

И как же я благодарен бабушке, что несмотря на все сказанное, она оставалась доброй и ласковой ко мне, отдавая столько теплоты, и воспитывая во мне самые хорошие чувства…Тогда ведь я был совсем маленьким и не мог ощущать постоянную напряженность в отношениях между мамой и бабушкой, которую, как мог, пытался сглаживать папа. Однако меня эта напряженность, к счастью не касалась. И тогда, и позже бабушка была неизменно спокойна со мной, внимательна и заботлива. Старалась, как могла вкусно кормить, помогала с уроками, охотно отвечала на мои вопросы – а был я отчаянным «почемучкой»! Милая бабушка! Я в долгу перед тобой… Сейчас родственников в Санкт-Петербурге у меня не осталось. В городе на Неве с тех пор я побывал только много лет спустя, да и то проездом. Выкроить несколько часов, чтобы посетить могилу бабушки еще раз, увы, не удалось…

Жизнь моего поколения, которое ныне называют «детьми войны», тоже оказалась поделенной на две очень непохожие части. В Советском Союзе и после его развала. Лично я ощущаю эту огромную разницу не столько в бытовом, сколько в идеологическом плане. Но это, как говорится, совсем другая история, которой я обязательно коснусь позже, и более обстоятельно. Пропасть между нашим советским прошлым и нынешним «рыночным» настоящим образовалась не только из-за смены общественно-политического строя в России. Информационная революция в мире, интернет и многие другие факторы психологически невероятно отдалили нас от нашего детства. Но оно осталось внутри нас.

Рассказывая о нем, я хочу, чтобы и вы немного побывали в этих годах жизни Советского Союза.

Поэтому давайте вернемся в начало тридцатых годов XX века. Из кухни можно было попасть в маленькую кладовку. Она была за стеной лестницы на второй этаж дома. Дверь из кладовки вела во двор, это был так называемый «черный ход». Через него мы выносили мусор и приносили дрова для голландок. Русскую печь не топили – дров не напасешься!

На ее лежанке складывали посуду и еще какие-то кухонные вещи. Между большим полотном открытой двери на кухню и русской печкой оставался довольно узкий проход к двери наших комнат.

Соседская «бабуня» жила в отдельной комнате с окнами во двор. Она была очень старенькая, ходила с трудом. Трехлетний хулиган Вовчик прятался за створкой кухонной двери, и когда бабуня ковыляла мимо, выскакивал с криком, пугая бедную старушку и показывая ей свой крохотный кулачок.

«Еще раз выскочишь, накажу», – пригрозила мне моя бабушка. Меня это лишь раззадорило, и я продолжал свои проделки. Методы воспитания у моей бабушки были свои. Она сшила тряпочный мешочек и показала его мне.

«Будешь дразнить бабуню, надену на руку!»

Когда в очередной раз я напугал соседку, бабушка схватила меня и попыталась засунуть мой кулачок в этот мешочек. Силы были неравны. Как я не выворачивался, не визжал, на руке у меня оказался противный мешок. Слезы не помогали. Поревев с часик, я был прощен, но сдаваться не собирался. Прошло несколько дней. Подкараулив старушку, когда она, ничего не подозревая тихонько шла на кухню, я опять выскочил из-за двери. Только на этот раз не махал кулачком, а высунул язык и громко замычал! Бабуне чуть плохо не стало!

Наказание не заставило себя долго ждать. Моя бабушка в приступе педагогической ярости схватила со стола баночку горчицы. Можете себе представить, как я крутился и брыкался!. Язык я успел спрятать, но губы, щеки и кончик носа были крепко вымазаны противной желтой дрянью.

«Запомнишь надолго», – крикнула бабушка Люда. Кто знает, может быть трюк с горчицей относился к бабушкиному опыту института благородных девиц? Но она оказалась права. Горчицу я не пробовал лет до сорока. Не то, что не пробовал, видеть ее не мог! А старушку соседку я оставил в покое. Вот вам и педагогика.