Владимир Фалеев - Дом моей судьбы

Радио еще не успело разбудить вагоны, а обнаженный по пояс, с розоватой кожей мускулистого тела крепыш уже размахивает на морозе руками, прыгает, приседает, ходит по снегу на руках вниз головой… Легкий парок исходит от его круглого розовощекого лица. Увидев, что наблюдаю за ним в окно, парень делает знак: давай, мол, сюда! Через щели окна едва-едва проникает его кричащий голос с поговоркой: «Ясно море!»

— За мной, в лес! — И припускает вдоль железнодорожного полотна.

В ресторане он появился в гимнастерке, в военных брюках и в хромовых начищенных сапогах. За моим столом завтракали обычно толстый лектор в очках и две девушки. «Спортсмен» сидел за соседним столиком, с ним девушка в очках и два парня.

— Что такое любовь? — громко, так что слышно и нам, спросил жизнерадостный человек.

— Инстинкт и стихия жизни, — шутливо ответил один парень.

— Бессмертие души и тела! — добавил второй.

— Зачем вы над этим смеетесь? — обиженно вмешалась в разговор девушка в очках. — Вон поглядите в окно! На березе скворцы поют. Любовь — весна, радость, счастье…

Тут не утерпел, затряс головой наш очкастый лектор:

— Древнегреческий философ Платон разделил любовь на телесную и духовную. Одно дело — любовь юноши к девушке, другое — любовь к матери, отцу, родине, народу, мечте…

— Вы сказали каждый свое мнение? — поворачивал белокурую голову влево-вправо и улыбался «спортсмен».

— Да, конечно! — отвечали ему.

— Нет. — Лицо его посерьезнело. — Вы лишь повторили принципы, которыми пользовались философы. А что вы сами-то думаете о любви? В кого влюбляться? Сколько раз в жизни любить?

— Ну, это же непредсказуемая стихия! — возмущенно загалдели девушки. — Как можно такое спрашивать! В кого влюбляться… Душе не прикажешь!

— Значит, вы прощаете Дон Жуану его похождения? — строго глянул на них «спортсмен». — Он стремится к совершенству, ошибается и обречен на бесконечный выбор! Вы берете аморальность за образец?

Столы смолкли в замешательстве. Потом над ними заговорили неуверенно, перебивая друг друга вполголоса, не решаясь высказываться внятно.

— Что же вы смолкли? Хвалите дальше Дон Жуана! Его бесконечную любовь «к дальнему» идеалу.

За столами испуганно переглянулись.

— Да, да, можно любить бесплотного Христа, любить абстрактное существо либо свою фантазию, а можно любить и конкретного человека — обожествлять… Но не бывает в плоде граната так, чтобы не было ни одного зернышка червивого… Так, выходит — разлюбить?

— Да кто вы такой? — уязвленно зашумели за столами. — Откуда вы знаете, кому кого любить, сколько дней или лет?!

— Да, я знаю, ясно море! — громко смеялся «спортсмен». — А какие же у вас критерии любви?

— У каждого для себя свои!

— Что же это за критерии — для себя! Для других — другие? Ну, прошу вас, — он кивнул девушке в очках, — во сколько лет следует непременно выйти замуж?

Она скривила губы, усмехнулась, но промолчала.

— Простите, а к скольким годам обязательно иметь ребенка? — Он широко улыбался ей. — Или сколько иметь детей?

Она фыркнула, поджала губы. Не сдержалась и рассерженно выпалила:

— Столько, сколько муж заработает денег!

— Вот это ответ! — обрадованно закричал «спортсмен». — И какую же вы требуете плату за любовь?

Лицо девушки запылало румянцем смущения. Оба стола зашикали на «спортсмена», защищая девушку.

— Точную плату я не знаю, — она насмешливо глядела на «заводилу», — потребности безгранично растут…

— Великолепно! — Крепкие губы парня полыхали. — У вас нет точных критериев… А у кого их нет, у того не может быть принципов, ну а беспринципные люди безнравственны…

Сперва большие карие глаза девушки расширились от удивления, затем за стеклами очков веки быстро-быстро заморгали, на них стала скапливаться влага, наконец, слезы хлынули по щекам, и она, торопливо доставая платок из сумочки, выскочила из-за стола и убежала из салона.

— Ну вот, обидели милую девушку, — досадливо укоряли «спортсмена», лицо которого посерьезнело, хотя на нем и не было ни досады, ни раскаяния.

— Да, красивую обидели! — сухо произнес он. — Она комсомольский работник, значит, воспитатель… Простите, а можно ли кого-то воспитывать, не имея принципов? — Он обвел всех взглядом. Никто ему не ответил. — Ее слезы не от угрызения совести, не от страха, а от непомерной гордыни… Пускай она поплачет, ей ничего не значит… До шестнадцати лет закон и нравственность запрещают выходить замуж. Почему же красавица не знает, когда после шестнадцати не только можно любить, но и нужно соблюдать сроки исполнять долг любви…

— Долг! Критерии! Принципы! — разочарованно повторяли за столом. — Любовь все-таки чувство!

— Эх вы, нравоучители! — «Спортсмен» резко отодвинул от себя чашку и прочитал громко:

— Вы как старик! — засмеялись над ним.

— Я — старик? Да вы что! Я еще неженатый! А эти стихи принадлежат четырнадцатилетнему поэту! Он увлекся Сонечкой Сабуровой…

— Кто такая Сонечка Сабурова? — удивился я. — Кто этот поэт?

— Да вы что! Ираклия Андроникова не читали?! Он указал адресат лермонтовского стихотворения «К гению». Ясно море! Могу сейчас вам принести том с доказательствами! Лермонтов собственноручно пометил в скобках: «Напоминание о том, что было в ефремовской деревне в 1827 году — где я во второй раз полюбил — и поныне люблю».

— Во второй раз? Да во сколько же лет у него была первая любовь?

— Первая — в десять. — «Спортсмен» встал, но выходить из-за стола не спешил: все ближайшие столы устремили на него свои взоры. Белесые брови взлетели. — Мишель сам записал в автобиографической заметке восьмого июля тысяча восемьсот тридцатого года: «Один раз, я помню, я вбежал в комнату; она была тут и играла с кузиною в куклы: мое сердце затрепетало, ноги подкосились. — Я тогда ни об чем не имел понятия, тем не менее это была страсть, сильная, хотя ребяческая: это была истинная любовь: с тех пор я еще не любил так. О! сия минута первого беспокойства страстей до могилы будет терзать мой ум! — И так рано!..» И чуть ниже поэт повторяет: «И так рано! в 10 лет! о эта загадка, этот потерянный рай до могилы будут терзать мой ум!.. иногда мне странно, и я готов смеяться над этой страстию! — Но чаще — плакать».