Владимир Фалеев - Детство и школа. 1932—1949. Стихи разных лет

Для меня походы с отцом в баню были двойным удовольствием. Работал папа много, виделись мы с ним не часто, а уж поговорить доводилось не всегда. Шли пешком. От дома через Калужскую площадь, вдоль всей Шаболовки, мимо Шуховской телебашни до самых бань. Весь путь порядка четырех, а то и более километров. Еще одна тренировка для детских ножек, но, главное, возможность задать папе массу самых разных вопросов.

Сейчас часто езжу по Шаболовке, и перед глазами отчетливо встает эта картина: зима, мы тепло одеты, тащим бельишко на перемену, полотенца, мыло, мочалки…И говорим, говорим…Папа инженер, интересно объясняет устройство паровой машины, почему не падает самолет…А в бане папа и помыться поможет, и в парикмахерскую отведет. Почему-то запомнился казавшийся тогда странным текст: «Кто стригся до бани, после бани бриться вне очереди». Да что тогда, до войны! Много позже, в пятидесятые годы, уже будучи студентом, я ездил мыться в душевые и бани, только теперь уже самостоятельно, в центр Москвы. В нашей квартире удобств по-прежнему не было.

Зимой родители иногда выбирались походить на лыжах, а еще они очень любили кататься на коньках. Ближайший к нам каток находился в ЦПКиО – Центральном парке культуры и отдыха имени Горького. Свою дружбу с парком и катком я опишу дальше, а пока скажу, что у папы были редкие по тому времени коньки – беговые «норвеги», или «ножи», так их еще называли. Отец отлично чувствовал себя на льду, но от мамы далеко старался не убегать – у нее коньки были попроще, скорее всего «снегурочки».

В военные годы родителям было уже не до коньков, и папины «норвеги» достались мне. Это случилось позже.

А вот с бабушкой я, уже шестилетний пацан, ходил на Калужскую площадь за керосином и разными продуктами.

Калужская площадь! Тогда еще уголок старой, дореволюционной Москвы, что вошел в мою жизнь навсегда. Здесь зародилась моя любовь ко всем уголкам моего родного города, с его Кремлем, Воробьевыми горами, Красной площадью, и тысячью других близких и памятных мне мест, о которых я буду писать в своей книжке! Думаю, что и будущий выбор профессии градостроителя тоже был подсознательно определен прогулками по Москве, и в частности походами на Калужскую площадь и прилегающие к ней улицы.

В ту пору она еще оправдывала свое народное прозвище «сковорода» за круглую в плане форму. В площадь вливались восемь (!) улиц. По периметру застроена она была двух-трехэтажными домами с магазинами в первых. В интернете можно легко найти фото, дающие представление об облике Калужской площади тех лет. Именно такой я ее и запомнил. Булочная на углу Житной, магазин со странным названием «Цекавшири» – что-то означавшее грузинский потребсоюз – на углу Мытной и большой рыбный на том месте, где сейчас вход на станцию метро «Октябрьская» кольцевой линии.

В его огромных, как мне казалось, витринах стояли полки с напоминавшими египетские пирамиды горками банок «CHATKA». Так назывались знаменитые камчатские крабовые консервы. А рядом… Большие эмалированные тазики, размером с хорошую банную шайку, до верха полные черной икры… Все это было доступно и, вероятно, не очень дорого. В самом магазине вкусно пахло рыбой и морем. Здесь бабушка часто покупала любимую папину навагу, которую дома поджаривала с вкусной рыжеватой корочкой.

Были на площади и промтоварные магазины, но почему-то больше запомнились мои походы с бабушкой в керосиновую лавку. До сих пор ноздри щекочет сладковато-приторный, чуть резковатый запах керосина. Был тогда он привычным, без керосина ведь никуда!

Керосиновая лавка помещалась в группе других магазинов, занимавших треугольный в плане квартальчик на углу Житной и Большой Якиманки. Рядом с кинотеатром «Авангард». Ладно, что соседствовала с керосиновой скобяная лавка, но никого не смущало, что за той располагалась и булочная! Слово «скобяной» теперь вышло из обихода, а товар-то этот – гвозди, крючки, ведра, лопаты – тоже был ох как нужен!

За керосином ходили с бачками. В лавке стояла большая железная бочка, за бочку цеплялась кружка на длинной ручке, емкостью обычно в литр. В горлышко бачка, отвинтив пробку, продавец вставлял воронку и наливал керосин. особо не страшась его пролить. Меня почему-то завораживал этот нехитрый процесс. Бабушка брала литра четыре, чтобы не очень тяжело было тащить, и мы отправлялись домой. Шли мимо здания отделения милиции № 2, стоявшего на углу перекрытого ныне Казанского переулка. Напротив, на другой стороне Житной улицы, находился НИКФИ – Научно-исследовательский кино-фото институт. Он занимал дом бывшей кинофабрики Ханжонкова, первого русского кинопромышленника. Сейчас здесь съезд с Житной в тоннель под площадью.

По Казанскому переулку, мимо сохранившегося и поныне здания б. туберкулезного диспансера, поворачивали в свой, 2-ой Спасоналивковский. Мимо дома № 13, куда меня «водили» в частную детскую группу. В группе была девочка Аля, дочка руководительницы. Я был к ней неравнодушен (это в шесть-то лет!), что очевидно уже тогда определило мою прошедшее через всю дальнейшую жизнь повышенное внимание к женскому полу.

Но вот мы и дома. В нарушение всех мыслимых противопожарных требований бачок с керосином спокойно установлен рядом с горящими керосинками. Ничего, обходилось.

Бабушка готовила вкусно. Возможно, этому хорошо учили в институте благородных девиц, а может, бабушка была талантлива от природы. Всего меню не помню, но вот на масленицу и на пасху стол у бабушки и мамы получался необыкновенно вкусным. Надо заметить, что до войны продовольственное снабжение Москвы было очень приличным.

Высокие стопки горячих блинов источали потрясающий аромат. Рядом стоял горшочек с растопленным сливочным маслом, из которого торчало гусиное перо. Им смазывали маслом блины в тарелках, следом поливая сметаной. Даже при достаточно скромном бюджете нашей семьи, мы позволяли себе и немного красной и черной икорки, и красной рыбки.

Пасху же бабушка делала собственноручно, пользуясь специальными дощечками с вырезанными на них буквами Х и В, что означало «Христос воскресе». Пасха с изюмом и корицей получалась в виде пирамидки и была такой вкусной, что это впечатление осталось у меня надолго. Ну, и яйца крашеные, конечно.

Мое дошкольное детство ничем особенным больше не отличалось. Тогда центром наших игр были дворы. До войны, как я уже говорил, участки около жилых домов были огорожены заборами. Каждый двор считался «нашим», а все соседские – «чужими». Между дворами были или дружеские отношения, или вражда. К первым можно было ходить спокойно, играть с ними. С ребятами из других часто случались драки. Поэтому мы, особенно малышня, за ворота своих дворов ходили только с родителями. Тот двор моего детства казался мне таким огромным! И хотя его сейчас уже нет, я все же могу косвенно представить размеры двора дома № 11 по немногим сохранившимся постройкам – он был небольшим. Я изобразил его на рисунке.