Анатолий Матвиенко - Укус хаски (сборник)

Андрей даже есть перестал. В это невозможно было поверить! Сколько лет он слушал о непримиримости, о ненависти к врагу… И в лучшей танковой бригаде Красной армии с врагом меняются едой?! Вместе тушат загоревшиеся танки? Больше он не вставлял ни слова, просто слушал. И наговорено было столько, что, услышь особист Волощенко их застольный трёп, кричал бы про антисоветский заговор в роте!

В унисон его мыслям взвился осетин Байцаев.

– Пусть бы и дохли от голода! Я бы их там пришил, прямо возле котла, мамой клянусь! А падаль собакам скормил. Заладили ещё – такие же танкисты… Читали, что они в Краснодаре творили? До Берлина дойдём, я даже их младенцев кончать буду. За ножки и башкой об стенку – раз, и чтоб мозги брызнули! Чтоб из такого младенчика новый хайль Гитлер не вырос!

– Тогда будешь сам не лучше фрица, – одёрнул его Бочковский. – И кто-то возьмёт твоих детей за ножки…

– Не будет у меня детей! – У танкиста затряслись губы и кулаки. – Убили, гады, мою невесту! Всю её семью! Одной бомбой в дом – всех… А я ей клятву давал – только к ней вернусь! Теперь некуда возвращаться! Поэтому меня даже трибунал не удержит. Воевать буду с ними до последнего живого немца. Под корень гнилую породу выведу! А погибну – другие найдутся…

На минуту повисло молчание. Байцаеву возразить было нечем. И поддержать его никто не хотел. Потом взводный заговорил на другую тему.

– Про «тигров» видели плакат? Не верю, что их много будет. Так же как у нас КВ. А вот их «четвёрки» меня тревожат. Я одну облазил, сгоревшую. К броне болтами дополнительные листы прикрутили. Пушка длинная, не то, что в сорок втором.

– Только бы дожди не пошли. Сухость нам на руку. В пылище, когда шагов на тридцать ни черта не видать, главное, кто шустрее и наглее, – добавил Бочковский.

Постепенно Андрей постигал премудрости, которым в училище не научат и в учебниках не напишут. Нужно, оказывается, сломать стопор разъёма от шлема, чтоб, покидая горящий танк, командир не тратил лишнюю секунду, отсоединяя кабель. Всегда дублировать важнейшие команды мехводу ударом сапога в плечи и спину. При частой стрельбе не закрывать люк и приказать заряжающему тотчас выбрасывать стреляные гильзы, иначе задохнёшься. Скомандовав «короткая», считать до трёх – танк трижды клюнет вперёд на пружинах подвески и только тогда замрёт на миг, достаточный, чтобы произвести выстрел, а мехвод обязан без команды сразу рвать с места вперёд и в бок. И что прямо в бою стоит ехать метров тридцать, не более, потом резко поворачивать, сбивая прицел вражескому наводчику.

– Если попали в корпус, в лоб, первый снаряд обычно много беды не натворит. В худшем случае ранит кого-то осколками брони. Но учти, обломки баки проткнут. Они по бортам… – учил его ротный.

– Знаю, – прервал Андрей. – Сам свой танк собирал.

Снова взгрустнулось, заныла больная мозоль.

– Молодец, знаток. Теперь запоминай – если хоть один бак пробит, солярка льётся внутрь. И вот следующий снаряд её непременно подпалит. Тогда всё, тикай, сверкая пятками, пока не долбануло.

– А тушить?

– Если внутри боевого сильно горит – не потушишь. Скорей всего, сам отправишься в полёт вместе с башней, – оптимистично объяснил Бочковский. – Солярку труднее зажечь, но и тухнуть она не хочет, зараза. Поэтому старайся выработать топливо из передних баков.

– Как повезёт… – протянул один из ветеранов. – Ещё на Волоколамке было. Мне в борт угодило, точно в полный бак. И ничего. Только душ из солярки по ногам. А «тридцатьчетвёрка» другая стояла, её тоже в борт. У неё бак взорвался, не загорелся. Стало быть – пустой был. Борт вырвало, люки изнутри выбило… Я внутрь заглянул к мехводу, его размазало по левой стенке. Так и осталась эта каша, потом замёрзла… Наверное, экипаж похоронят, когда танк на переплавку пойдёт.

– Зато быстро и без мучений, – подвёл черту Бочковский. – Меня когда в прошлом году подбили, думал – всё, хана. Снизу огонь, комбез горит, ноги нет, второй ногой пихаюсь, а люк открыть не могу – заело…

И после госпиталя, где его раздробленную ногу сложили буквально из кусков, ротный сохранил небольшую хромоту.

Возвращаясь к себе в землянку, Андрей ощущал тревожное чувство. В училище танковая служба на фронте рисовалась совсем не так. И ведь старожилы бригады не старались его напугать! Просто передавали опыт, накопленный дорогой ценой.

Но решимости участвовать в бою у него не убавилось. Чувствовал какой-то фатализм, будто где-то наверху загодя решено, жить ему до победы или погибнуть. А уж если помирать, то уж лучше так – в мгновенной вспышке взрыва, чем испечься заживо, запертым в бронированной скорлупе, или от глупого осколка в тылу.

«Не раскисать, товарищ гвардии лейтенант!» – скомандовал он сам себе и прибавил шагу.

Пакино, Сицилия. 30 июня 1943 года

– Зачем ты подыгрываешь итальянцу? Войну они проигрывают. Отсидим несколько месяцев в их лагере, после «курортов» большевиков там наверняка сносные условия. А переходить на их сторону, брат… Тем более потом попасть под трибунал за измену – не вариант. Что молчишь?

Войцех перевернулся на койке, устроившись поудобнее, это получилось без труда.

Итальянцы любят комфорт. Даже камера при комендатуре в Пакино уютнее, чем казармы в армии Андерса. Тюфяки и подушки мягкие, еда вполне приличная. На прогулку вечером их вывели и, похоже, забыли о пленниках на добрый час. Солдаты болтали, курили, отставив винтовки в сторону. Потом один достал бутыль, оплетенную лозой, её пустили по кругу, Марыле и Войцеху досталось наравне с хозяевами. Вино было кислым и слабым.

– Нужно бежать, сестра. Нас и так мало сторожат. Согласимся на сотрудничество – получим полную свободу. Но мало свалить от наших часовых. Они так обленились, что даже вслед стрелять не сподобятся, я думаю. А куда дальше деться? Нужна лодка – плыть к Мальте. Там масса английских кораблей, подберут.

– Если раньше не подберут итальянские катера.

– Вот! Торопиться нельзя. Жаль, к греческому десанту опоздаем точно.

Лязгнул засов. Итальянский военный забрал миски и кружки после завтрака. Другой жестами показал, что с ним должна пойти одна только синьорина. Войцех принялся протестовать, но тщетно. Марыля шепнула:

– Всё в порядке. Справлюсь. Не делай глупостей.

Синьор Капуана с утра сиял, как начищенная бляха на солдатском ремне. Точнее – на офицерском, благородное чело над аристократически изогнутыми бровями не могло принадлежать к плебейскому сословию, а нежные морщинки, перечеркнувшие его по горизонтали, наверняка были вызваны мыслями о высоком.

В присутствии дамы он учтиво встал, потом предложил разделить завтрак, не слушая протестов, что Марыля не голодна.