Анатолий Матвиенко - Укус хаски (сборник)

После первого же куплета Лидия Сергеевна просила Андрея петь потише, лучше – вообще про себя, и сокрушалась, что такой звонкий тенор не украшает хор.

Перехватив в столовке, несостоявшийся Карузо кинул мешок с тетрадками Михе и потопал в спортзал, он же актовый, когда в том возникала нужда. В нём стояло единственное пианино.

Учительница сидела на стуле и задумчиво читала какую-то книгу. Андрей, глядя на неё, вдруг оробел. Сам сын гимназического педагога, в детдоме он принял общее отношение к учителям как существам особым, образованным, высоким. О какой-то фамильярности, насмешках, подначках учителя даже речи не шло. Осиротевшим подросткам и в голову не приходило шалить так, как это было в младших классах. Если бы кто-то сказал гадость учителю, виноватого вряд ли бы даже наказали, просто сочли недоумком.

Лидии Сергеевне не исполнилось и тридцати. Аккуратная фигурка в темно-синем или тёмно-коричневом платье зимой либо в светлом ситцевом ближе к лету всегда была перетянута в поясе тугой лентой, подчёркивая тонкость талии на фоне пышных плеч и груди. Стриглась учительница коротко, немилосердно срезая густые каштановые волосы. В правильных чертах лица отчётливо проступало что-то неславянское, какое-то южное, кавказское или даже еврейское, Андрей был слишком неопытен для точного определения происхождения школьной дамы, а спросить, понятное дело, никто бы не осмелился. Лидия Сергеевна смотрелась интеллигентнее других школьных дам, говорила академически правильно, в отличие от начинавших образование на рабфаках.

Глядя на её профиль, на котором выделялся нос с небольшой горбинкой, Андрей превозмог смущение и кашлянул.

– Кревский? Что же ты стоишь? Ну, подойди ближе. Баранку хочешь? Впрочем, потом. Крошки сушат горло.

Она не заставляла петь его «Весёлый ветер», брала на инструменте единственную ноту и заставляла повторять её голосом, поправляя – выше или ниже.

– Не попадаешь… Отвернись! – учительница ударила по клавише. – Теперь найди на фортепиано, какая нота прозвучала.

Перебрав несколько, Андрей уверенно толкнул «ре» третьей октавы.

– Правильно! Теперь две ноты.

Промучив его и с тремя нотами, Лидия Сергеевна констатировала: у парня абсолютный слух. Но практически нет связи между слухом и голосом.

– Давай ещё раз. Я беру фа. Как только нота стихнет, – она тиснула педаль ножкой в кремовой туфельке, – повтори её мысленно, внутри себя. Готов? Теперь спой! – выслушав, учительница покачала головой. – Ты же сам слышишь, что это не тот звук. Не расстраивайся, всё получится. Ещё раз. Бери пример с брата – он поёт замечательно.

От неё исходил тонкий, очень женский запах, смешанный с ароматом сентябрьской сушёной травы, тянувшим из открытого окна. Завиток коротких тёмных волос игриво приоткрывал ухо молодой женщины. Карие глаза смотрели участливо и с улыбкой.

И с Андреем началось неладное. С той самой роковой ночи на Белорусском вокзале он чувствовал себя будто на нелегальном положении, не позволял себе расслабиться даже наедине перед Михой. А тут вдруг накатило…

– Что с тобой, Кревский? Тебе нехорошо?

– Нет… Просто со мной никто… Так… После мамы… Все только требуют, понукают, давай-давай… Вы – добрая!

Лидия Сергеевна убрала руки с клавиш и легко коснулась макушки ученика.

– Я слышала. Твою маму убили фашисты.

Его и прорвало. Словно некий клапан больше не мог выдержать давление.

– Фашисты… Да! Но не те, не германские. А московские мусора, волки позорные!

Глотая слёзы, он вывалил ей всё, что совершенно не следовало говорить абсолютно никому и никогда. Про отца, брата и сестру в Войске Польском. Про грозящий матери арест из-за её неблагонадёжности и принадлежности к буржуазной интеллигенции, вынудивший их бежать. Про слишком бдительных вокзальных ментов, из-за которых мама попала под поезд.

– О Господи… Андрюша, ты же никому…

– Кроме вас – никому.

Она гладила его по голове как маленького, а он, почти взрослый, стоящий на пороге восемнадцатилетия, хлюпал носом и не стеснялся слёз. Две солёные дорожки перечеркнули обе щеки, капли падали на застиранную рубашку.

– Как тебя зовут на самом деле?

– Анджей. На польский манер. Но я уже отвык…

– Хорошо. Я по-прежнему буду назвать тебя Андреем, – она убрала руку, и от прекращения невинной ласки парень почувствовал почти физическую боль. – Успокойся, на сегодня хватит. Позанимаемся в другой раз. Ты – способный. Только никому, слышишь? Никому и ни за что не признавайся. Мой муж ни в чём не виноват, но его заставили признаться… Думаю, что никогда его не увижу. Оттуда не возвращаются. И на меня смотрят косо – жена уголовника. Мы живём в слишком сложном, порой очень страшном мире. А тебе ещё за братом присматривать нужно. Я видела, он хороший, но валенок валенком, такие сами по себе в детдомах не выживают.

– Без меня Миху зачмурили бы, – после вспышки чувств Андрей немного успокоился.

В коридоре он нашёл мутное зеркало и придирчиво осмотрел себя – не остались ли на лице следы рыданий. В спальной комнате шестнадцать коек, кто-то из соседей наверняка заметит и не преминёт высмеять плаксу. Опасения оказались лишними: подростки развлекались физподготовкой с Михой, по очереди брали его за ноги, поднимали и заставляли бегать на руках. То, что Миха давно выдохся и регулярно падал, втыкаясь сдобной рожицей в доски пола, весельчаков не останавливало. Андрей прямо с порога бросился в драку и уже через пару минут украсился фингалами от кулаков… Миха только постанывал где-то внизу и ни во что не вмешался. В память о мордобое осталась щербина на переднем зубе, кто-то из детдомовских недолго думая врезал Андрею кастетом.

Но это не имело особого значения. После дополнительного урока всё будто перевернулось внутри. Ощущение, будто мягкая женская рука прикасается к его волосам, стало навязчивым. Он под предлогом шахматных занятий мог отлучаться из детдома и выследил, что Лидия Сергеевна снимает часть деревянного дома неподалёку, в паре километров. Однажды увязался за ней. Учительница заметила слежку буквально у самой двери, Андрей неуклюже попытался сделать вид, что забрёл сюда случайно, был изобличён и приглашён на чай.

Тогда всё и случилось. Как – он не смог бы рассказать, это было словно в бреду. В самом прекрасном в мире бреду! Теперь не только Лидия Сергеевна знала страшную тайну Андрея и Михи, парня и взрослую женщина объединила другая тайна.

Он проговорился Михе лишь в танковом училище, брат не поверил, счёл бахвальством.

Удастся ли увидеть Лидию Сергеевну ещё хотя бы раз? А ещё лучше – снова почувствовать её волшебные руки у себя на волосах. И не только на волосах…