Михаил Федоров - На полях Гражданской…

Новиков ехал на Дарьяле, иногда шел пешком. Во время его ранения осколок угодил коню в мякоть зада. С тех пор Дарьял слегка хромал, но временами выправлялся и шел ровно.

Меня поразил один офицер в форме капитана. Он обогнал нас за Славянской.

– Командир роты… – сказал Новиков.

Капитан шел быстрым шагом, несколько горбясь. Кто-то из смоленцев спросил капитана:

– А где рота?

– Рота, за мной! – почему-то скомандовал капитан, махнул рукой и заспешил дальше.

Стало понятно, что от его роты не осталось никого.

Полки таяли до батальонов, батальоны – до рот. О многих говорили: «убит», «зарублен», «ранен», «оставлен в лазарете», «застрелился». Но чаще приходилось слышать: «неизвестно где…», «в последний раз видели…»

Конница красных не оставляла нас в покое и налетала волнами. Тогда Новиков выстраивал полк, и мы отбивались. Шли перекатами, уступами. Одна рота отстреливается, другая отходит, останавливается, а отбившаяся рота уходит в голову колонны. Там, где красные разъезды преграждали дорогу, их обходили, а в безвыходном положении лобовой атакой пробивались вперед.

В этой обстановке наезжали проверяющие из штаба корпуса. Приехал маленький полковник в пенсне и белых лайковых перчатках. И заставил устроить смотр. Новиков нехотя подчинился. Роты в своем малом составе проходили мимо холма, где стоял полковник.

– Здорово, смоленцы!

– Здравия желаю, господин полковник!

Но в этот момент раздался визг, заглушивший голос смоленцев. Визг продолжался. Штабной полковник стоял, не зная, что сказать. Новиков вдруг зажал рот рукой: в повозке обоза трепыхался мешок, в котором бился поросенок.

Умора!

– Позор на всю дивизию! Позор на весь корпус! – замахал перчаткой полковник.

– Да пошел… – не выдержал Новиков.

И приказал первой роте сворачивать на дорожный тракт. Следом повернула другая рота. Где-то звучала канонада. Поросенок визжал, потешая забывших о субординации смоленцев. Полковник стягивал и натягивал перчатки, а потом незаметно исчез, как когда-то с поля боя под Касторной генерал Постовский. Больше в полк проверяющих не присылали.

Командование армии предпринимало лихорадочные попытки остановить отход войск: перебрасывало резервные части. Подходили вновь скомплектованные полки и батальоны. Но все это было организовано настолько беспорядочно, что они либо уничтожались в походных колоннах, либо, приняв первый бой, разбегались, либо зависали у переправ, а, рискнув совершить попытку переправиться через кубанскую реку, тонули в бешеном потоке. Не получалось даже у самых ловких, которые бросались в бурные воды и плыли, держась за хвосты коней.

Лавину отката остановить уже было невозможно.

Ближе к горам грунт подсох, сделался каменист, и двигаться стало еще проще. Грязь больше не держала ноги, колеса повозок и орудий. По сторонам дороги тянулись обозы, между которыми гнались табуны лошадей и стада скота. С кучами чемоданов на повозках ехали беженцы. В станице Крымской чувствовался восток: кипарисы, серп луны между ними и звуки зурны. Но в этом восточном уголке нам не получилось задержаться: не позволяла обстановка. 9 марта белые сдали станцию Тихорецкую, 17 марта – Екатеринодар. Поэтому Крымскую смоленцы покинули сразу.

Постепенно дорога начала подниматься. Еще невысокие, поросшие лесом с густым кустарником горы, тянулись в направлении высоких голубых вершин, видневшихся на горизонте. Путь пролегал по узкому ущелью: справа и слева темнели заросшие лесами склоны. Свернуть в сторону было некуда. В довершение налетал дождь. Но после снежных бурь, сплошных ливней, бесконечного льда, непролазной грязи дождь казался сущей мелочью.

Новиков, смахивая стекающий с козырька фуражки ручеек, подбадривал:

– Держитесь…

Воинские части мешались с обозами беженцев, телеги с коровами, даже верблюдами. Калмыки продолжали гнать скот.

В некоторых местах нужно было подниматься в крутую гору. Поднимались по очереди: повозка за повозкой, телега за телегой. Припрягали еще лошадей. И так двигались от перевала к перевалу.

Подъем в горы пехоте давался легко. Тяжело было батареям. Ездовых заставляли выжимать из лошадей остатки сил, чтобы спасти орудия. Но на крутых подъемах кони сдавали. Пушки бросали, спуская их под гору, и они с грохотом летели в пропасть.

Мы двигались без привала, полуголодные, без корма лошадей. Но нас влек Новороссийск.

В Верхне-Баканской остановились. Приказано было организовать оборону. С вечера заметили колонну красных, спускавшуюся с гор. Расположились вдоль изгородей и завалов и ждали появления противника. Местность была ровная, как стол, с обрывами по краям, так что скрыться было некуда. Красных подпустили на двести шагов и встретили убийственным огнем. Потом погнали и с ходу опрокинули шедший им на подмогу батальон.

Верхне-Баканскую переполнили обозы с ранеными. Санитарки, люди, обмотанные бинтами, просили нас забрать их с собой или пристрелить. Все боялись приближения красных. Мои уговоры взять обоз с ранеными на Новикова не подействовали.

Он сухо отрезал:

– Надо выводить полк.

Услышав это, я поняла, что еще не решена судьба смоленцев и не время заниматься спасением других. При одной мысли: ведь перережь красные эту последнюю дорогу – сколько бы осталось в плену, мне становилось страшно, и я отводила от беспомощных людей глаза.

С рассветом мы вышли к дороге на Новороссийский перевал, за которым уже было море. В преддверии Новороссийска на станции Тоннельной попали под обстрел «зеленых». По нам повела огонь батарея. Облачка розового дыма быстро таяли в воздухе, не причиняя вреда. Но разорвавшийся справа снаряд испугал лошадь, она рванула в бок, и я чуть не вылетела из повозки. Ранило извозчика – отчетливо услышала удар осколка в спину, за которым последовал выкрик: «Я ранен!» Перебинтовав возницу и уложив к раненым, сама взялась за вожжи. На спусках от разрывов многие телеги переворачивались. Спуск оказался настолько крут, что орудия вместе с упряжками кувырком летели вниз. Но мы с обозом благополучно миновали Тоннельную.

Перед нами предстала величавая картина: горы без всякой растительности, все тусклого цвета, охватили громадную бухту со сползающими к морю вереницами домов. Корабли, как игрушечные лодки, маячили по синей глади, уходившей за горизонт.

У меня захватило дух. Я впервые увидела море! Мое тайное желание посмотреть мир исполнялось!

Мы пытались организовать оборону Новороссийска. Еще боеспособные части расположили по хребтам гор. Смоленцы заняли перевал в долину к Анапе, где уже появлялись разъезды красных. Я лежала среди камней на пронизывающем ветру и высматривала всадников, которые быстро выскакивали из лесной хмари и стремительно скрывались. С некоторых пор считала для себя долгом не только уметь перевязать раненого, но и первым же выстрелом снять с коня противника. У меня это получалось с переменным успехом, но день ото дня я набивала руку и все реже промахивалась.