Юрий Иваниченко - Прощание с «Императрицей»

Брат профессора, Алексей Иванович, статский советник, выходец из Инженерного замка [3] Выпускник Николаевской инженерной академии. , у него свой кабинет на Дворцовой площади в министерстве Сазонова. И, судя по всему, кабинет в широком, «британском» смысле – как «кабинет» дипломатической разведки. Вообще-то иностранной разведкой у нас занимается всяк кому не лень: от «Особого делопроизводства» у генерал-квартирмейстера Генерального штаба и вплоть до наблюдательного иеромонаха Святейшего синода – но все они, так или иначе, действуют через дипломатические представительства за рубежом. А тут и Алексея Ивановича всевидящее око…

Так что неудивительно, что и в недавней шпионской истории Алексей Иванович был едва ли не главным лицом, но, как «Бог из машины», – почти не покидая заоблачного своего кабинета.

Вот только всё никак не удаётся «всевидящему оку» статского советника узреть, где сын его Николай, 27-летний гвардии пехотный капитан, что пропал без вести ещё при окружении пехотного корпуса 10-й армии Северо-Западного фронта…

Августовские леса, февраль 1915-го

– Что у нас с боеприпасом?..

Перемахнув через поваленный ствол вековой сосны, изгрызенной пулями точно шашелем, капитан Иванов скатился в яму от вывороченных корней к бурым от грязи сапогам пулемётчика, засевшего на краю бурелома.

– С боеприпасом что? – раздражённо переспросил пулемётчик, не оборачиваясь. – Погоди-ка трошки, ваш благородие… Ось…

«Максим» со снятым броневым щитком затрясся, поводя чуть ли не вкруговую рифлёным кожухом ствола.

– Ось…

В ответ участились было хлопки немецких «маузеров», гортанно выкрикнул что-то грозное офицер поодаль в заснеженной чаще, но, перекрывая и его, и всю привычную какофонию боя, раздался чей-то почти бабий похоронный вой с причитанием, которое «максим» поспешил обрезать, резко довернув в ту сторону круглым рыльцем. Иванов закашлялся пороховым дымком. Посверкивая металлом, гильзы, как нищенские медяки, посыпались на фуражку капитана, на погоны без звёздочек с одной только красной дорожкой.

Отодвинувшись, Николай утёр лицо фуражкой, обмякшей без каркаса по вынужденной фронтовой моде. Лицо широкое, мягких черт, добродушное, с наивно вздёрнутыми бровями, – недаром острая на язычок кузина дразнилась: «Матрёшка с ушами». Уши-то, да – характерная для всех Ивановых примета. Потом, правда, когда уши отступили на задний план портрета под фуражкой и в военном мундире, Варя стала поправляться: «С усами». Теперь уж, в ссадинах от еловой щепы, выбитой пулями, в медном пороховом загаре и копоти, скорее: «Злая матрёшка»…

Пулемёт замолчал, словно допечатал на «ундервуде» приговор до последней победной буквы.

– Ось теперь усё, ваше благородие, – со странным каким-то злорадством доложил пулемётчик, рыжеусый вахмистр в синих штанах с лампасами. – Гэть нэма патронив.

Капитан безразлично кивнул, словно поддакнул собственным мыслям, словно и не было в словах солдата ничего особенно важного:

– Вот и хорошо.

– Это ж чего доброго-то? – насторожился вахмистр, скатившись в «берлогу», будто нарочно заготовленную миномётным снарядом к медвежьему зимовью.

Вот только медведя сейчас, в Августовских лесах, поди, и за сто вёрст не сыщешь – заснёшь тут, когда день и ночь, то тут, то там – эдакое светопреставление. И люди, люди кругом: в кудлатых шапках или кожаных шлемах с пиками. И то гонят, то догоняют друг друга, забыв о дичи, но неутомимо охотясь на таких же, как сами, двуногих зверей…

– А то хорошо, – отозвался наконец капитан Иванов и принялся заталкивать полы шинели под ремень с портупеей. – Что пойдём налегке.

– Та як це можна? – искренне возмутился вахмистр Григорий Борщ, даже рыжие усы перекосило. – Я зараз його зи станка зниму…

Кавалерийские лампасы казака снова мелькнули наверх. Капитан покосился через плечо на рачительного хохла, махнул рукой в неловкой рукавице в три пальца:

– Дело хозяйское. Только, боюсь, ближайшим временем ты тут никаких патронов, кроме как для «маузера» или для «манлихера», не сыщешь.

Николай Алексеевич и званием – капитан, и гвардейским своим происхождением в ином случае смотрелся бы сейчас, мягко говоря, «не на месте», – всего лишь в качестве командира сводной роты. Роты, которой не то что к полку приписать, – номера присвоить не успели. Да и когда было штабные формальности выправлять?..

Арина проводила Вадима Иванова до самого охранного поста перед спуском на Минную пристань. Могла бы проводить и до самого трапа «Жгучего», замершего у стенки на стылой неподвижной воде: вахтенный у ворот, старший кондуктор с эсминца «Жестокий», узнал командорскую внучку ещё издали. В мирное время, то есть совсем недавно, режим на Минной пристани был куда как мягче, а уж для командора яхт-клуба и кто там ещё с ним – так и вовсе свободный.

Узнал Арину и разулыбался, пренебрегая уставной строгостью. Но Вадим, практически уже не заикаясь, попросил:

– Дальше я сам.

Поцеловал руку жене (Арина едва успела сдёрнуть перчатку) и пошёл вниз, к своему эсминцу, чуть прихрамывая.

Представление, устройство в крошечной каюте старшего офицера, знакомство с командой и матчастью заняло весь остаток дня. А после ужина офицеры задержались в кают-компании. Штурман «Жгучего», только накануне вернувшийся из Батума на борту крейсера «Память Меркурия» (лейтенант был временно прикомандирован к штабу Батумского отряда флота, пока его эсминец находился в ремонте), рвался рассказывать – и все готовы были выслушать.

Общую обстановку – то, что наши войска, остановив наступление турок, теперь гонят и гонят басурман на юго-запад от реки Чорох, а Батумский отряд флота поддерживает казаков огнём с моря, – знал даже Вадим. За полдня, проведённые в Штабе флота, наслушался, в том числе и о перманентном конфликте кавторанга Шуберта, командующего Батумским флотским отрядом, и генерал-майора Ляхова, командующего всем Батумским участком фронта.

…Конфликт, как рассказывал один из адъютантов вице-адмирала, начался из-за случая с «Жарким», на то время – самой активной боевой единицей отряда.

Трехдюймовки эсминца не только сбивали турок с укреплённых позиций, но и топили всё, что оказывалось поблизости под флагом с полумесяцем. Понятно, что басурмане выпросили у «Сушон-паши» помощи.

Однажды днём, где-то в середине декабря, на пирсе появился верховой казак и передал командиру депешу, извещавшую, что с сухопутных позиций в море замечен какой-то корабль. «Жаркому» предписывалось немедленно выйти в море и разведать обстановку. Казак ещё не успел ускакать, как на пирсе появился самокатчик из штаба на резвой мотоциклетке с известием, что неизвестный корабль является двухтрубным миноносцем. «Жаркий» уже был готов к выходу, когда новый посыльный из штаба крепости доложил, что неизвестный корабль – нечто длинное и с четырьмя трубами, как бы не германский крейсер, который направляется к нашим позициям.