Алексей Юрченко - Лагерь

– Я все равно поговорю с ней, – сказала мама и, взглянув на брата, вскрикнула: – Сыночек, что сегодня с тобой?

Брат, испачкавший кашей щеки, рубашку и стол, отставил тарелку в сторону и завертел головой. Его лицо озарилось доброй, местами беззубой улыбкой, от которой вмиг нам с мамой стало теплее.

Настал последний перед выходными учебный день. В школе я придумала себе новую игру. Я угадывала, кто вчера ходил на площадь. Сопоставляя, как сегодня ведет себя ученик и какой он обычно, я искала такое изменение, которое могло произойти только с помощью чего-то ужасного. Первым под подозрение попал Кирилл, который сидел за партой тише обычного. С ним, скорее всего, ходил Васька. По нему не угадывалось, что он пережил сильный шок, но я была уверена, что тот поплелся со своим другом и объектом подражания. Еще среди зрителей кровавого театра вчера точно находился Аркаша. Наш политолог выглядел самым подавленным. Бледный, угрюмый, он уткнулся в тетрадь и за весь день не издал ни звука. Только скрип карандаша давал понять, что за спиной Даника кто-то сидит.

Даник вел себя как вчера – собранно, серьезно и невозмутимо. Я вспомнила того перепуганного Даню в моих дверях, когда он трясущимися руками принес листовки, и не могла поверить, что за ночь он сумел превратиться в твердого, умеющего держать себя в руках мужчину. Быть может, это дядя Никита с ним основательно поработал и дал понять, что такое поведение не красит сына офицера.

Все остальные на казнь пойти не отважились. Но ни один из не увидевших смерть не спросил, как все прошло. Все ученики в классе знали, что тот или иной вчера решился понаблюдать за казнью, но никто не приставал с расспросами, не желая травмировать и так уже покалеченного друга или подругу. В тот день я испытала гордость за чутких и сопереживающих одноклассников.

Людмила Петровна старалась всеми силами погрузить класс в учебу, чтобы отогнать нехорошие мысли и воспоминания о вчерашнем дне. Целый день мы посвятили геометрии. Вычерчивая треугольники, вымеряя транспортиром углы, вырисовывая циркулем круги, мы старательно постигали мир фигур и чертежей, забывая хоть на время о мире, что нас окружал. Голова гудела от потока информации, который запихивала в нас Людмила Петровна.

– Пощады сегодня не ждите, – произносила она каждый раз, когда слышала глубокий тяжелый вздох кого-то из класса.

Учебный день пролетел одним мгновением. Мы все разбрелись по домам. Я стала обдумывать, как навестить Антона. Помня его вчерашнее состояние, я понимала, что любое промедление может стоить слишком дорого. Вместо того чтобы съесть бульон, я аккуратно перелила его в термос, отдельно в пакет уложила хлеб и пару яблок. Все делалось незаметно и предельно тихо, не вызывая подозрений у семейства, разгуливающего туда-сюда по дому и, как мне постоянно мерещилось, следящего за мной. Запихав пакет с едой под майку, я забежала в свою комнату и закинула его в рюкзак. Дальше в ванной пришлось ножом отрезать часть мыла. Средства гигиены последнее время стали дефицитным товаром, поэтому отрезанный брусок был небольшим, чтобы никому не бросилось в глаза его существенное уменьшение. Схватив губку для мытья посуды, я побежала в гараж. Там стояла древняя тридцатилетняя четырехколесная развалюха, не ездившая уже очень давно. Темно-синий «Шевроле» стал светлым воспоминанием о молодости родителей и больше ничем. Сейчас он выглядел совсем непрезентабельно: проржавевшие дворники были схожи с рыжими сухими ветками хвороста, покрытые толстым слоем пыли окна не давали увидеть салон автомобиля, сгнившая резина плотно облепила старые диски. Весь гараж представлял собой склад древних и никому ненужных вещей, которые вдруг смогут еще пригодиться. Я покопалась в шкафу, что стоял в дальнем углу, выискивая подходящую одежду. Перед глазами мелькал образ Антона, закутанного в грязные, затхлые и, казалось, разлагающие его плоть тряпки. Нашелся отцовский старый камуфляж с нашитыми на нем знаками отличия и погонами. Вдобавок я забрала еще пару завалявшихся курток и штанов.

Вся собранная провизия с огромным трудом поместилась в детском рюкзаке.

– Ты куда? – спросила мама, заметив, как я обуваюсь.

– К Дане уроки делать, – выдала я первую залетевшую в голову отговорку.

– Надолго?

– Если Даня тупить не будет, то нет, – отшутилась я и выскочила из дома.

Я мчалась по городу, окрыленная прекрасной погодой, ласково шепчущей всем о весне. Меня обуяло особое чувство, что сейчас я помогаю кому-то по-настоящему, что у меня большое сердце, способное еще на многое. Мимо проходящие хмурые люди настороженно озирались, глядя на сияющую от избытка чувств девочку. От этого внутри становилось еще веселее и радостнее.

Поднимаясь по лестнице, я почувствовала тревогу. В голову пробрались жуткие мысли, от которых я злилась на саму себя. А если Антон уже умер, и я не докажу всем (хотя о моем поступке никто не узнает), насколько я добра к людям? Что мне тогда делать? Вернуться домой, разложить все выкраденные вещи и продолжать жить как прежде? Нет, думала я, тогда мне надо будет похоронить Антона. Я найду способ увезти его на кладбище и там оборудую могилу, как у всех, с изгородью и клумбой.

Обеспокоенная такими размышлениями, я быстро поднялась по ступенькам и попала на чердак. Темное запыленное помещение будто жило своей спокойной и размеренной жизнью.

– Антон, – негромко произнесла я, окутанная все еще мрачными мыслями.

За стройматериалами завернутый в несколько слоев одежды, свернувшись, лежал Антон. Один его глаз был широко открыт, второй смотрел на меня с задорным прищуром. Он выглядел явно бодрее.

– Как ты себя чувствуешь?

– А ты? – спросил он, лежа на полу.

Я не сразу поняла, что он интересуется, как я пережила увиденную казнь. Ведь он слышал вчера мою истерику, мои крики.

– Все в порядке. Воду всю выпил?

– Я тоже. Как видишь, – Антон заулыбался.

– Так, – протяжно произнесла я, вытаскивая из рюкзака гостинцы, – будем приводить тебя в порядок.

Я выставила перед ним все, что принесла.

– План такой! Сначала ты делаешь пару глотков первого блюда, заедаешь все хлебом. Потом перерыв. Нельзя много есть, если так истощен. Потом ты раздеваешься, мы тебя вымоем, выбрасываем твои шмотки и надеваем все чистое. После можно будет доесть.

– Договорились.

Я налила в металлическую кружку до половины куриный бульон. Антон приподнялся и обхватил кружку.

– Горячий, – с тихим восторгом произнес он.

– Пей давай.

Он поднес кружку к губам. Мне показалось, что от возбуждения у него затряслись руки. Антон сделал громкий глоток. Затем еще один. В четыре больших глотка он выпил весь бульон. Схватившись левой рукой за живот, Антон скривился. Видно, в желудке больно укололо.