Борис Цеханович - Горячий 41-й год

Григорий Яковлевич обиженно засопел, а семья, на которую он направил указующий перс, испуганно затаилась, глядя на разбушевавшегося хозяина.

– А то что я вас принял, накормил, напоил и устроил на ночлег, ты не считаешь поддержкой народа? Да уже полдеревни знает, что у Сергушиных отряд красноармейцев стоит. А если об этом немцы узнают? А то, что мы каждый день двоих-троих красноармейцев в деревне встречаем, кормим, поим, моем и даём в дальнейший путь еду – Это что не считается?

Гостеприимный хозяин огорчённо махнул рукой, выплеснув свою обиду не сколько на меня, сколько на власть, в крике и тут же последовало тому подтверждение.

– Ладно, не хотел говорить, но раз такая свадьба пошла – то скажу. А ты, как представитель советской власти, принимай меры.

Сергушин плеснул себе в кружку немного самогонки и вопросительно посмотрел на меня и я махнул рукой – Давай, мол – и мне.

Разлив самогонку, мы чокнулись и выпили, а немного закусив, хозяин понизив голос и пригнувшись к столу, стал рассказывать: – Я тебе уже сказал, что каждый день заходят в деревню за едой красноармейцы. В основном это хорошие солдаты, были даже два лётчика. Их встречали честь по чести. Кормили, поили, мыли и в путь-дорогу давали еды. Благо у нас с продуктой сейчас нормально. А тут дён пять тому назад пришли трое и старший у них сержант. Винтовки у них. Расхлюстанные, наглые, глаза нехорошие, но мы их встретили, как положено, продукту в дорогу собрали, дали им и самогонку, которую они потребовали и ушли они. Не стали мы на них обижаться. Лиха они военного хватили достаточно.

А на следующий день они опять заявляются и уже требуют еды, самогонки. Зашли они к деду Евлампию и бабке Евдокии. Бойкая бабка. Вот она еды дала, а самогонки нет. И стала их стыдить. Ихний сержант слушал, слушал её, а потом как дал ей прикладом в грудь. Вчера бабку и схоронили.

Два дни назад пришли ко мне. Я не стал спорить, сопротивляться отдал всё, что они просили. Пробовал мужиков оставшихся сорганизовать, чтобы дать отпор. Они же шалаш в лесу построили и живут там. Пьют, едят, над людьми измываются. Вчера мне рассказали, что они и соседей, версты четыре отсюда, тоже обирают. Спят до обеда, а потом идут и грабют крестьян. Да, в соседней деревне они девку чуть нессильничали. Хорошо бабы набежали, отбили девку, а то беда была бы. Так вот я с мужиками разговаривал, но все отказываются. Боятся, да и я тоже, что ночью придут и пожгут. К немцам идти помощи просить, как-то совестно – свои всё-таки….

Вот ты, Алексей Денисович – командир. У тебя отряд. Оружье. Ты советская власть. Иди и приструни их. Забирай в свой отряд и до армии идите.

Все эти дни, как началась война, я держал свои эмоции в кулаке. Всегда старался быть ровным и спокойным, но сейчас чуть было не сорвался, до того меня взбесил рассказ сельчанина. Тут идёшь, стараешься при этом немцев щипать и думаешь, как максимально использовать свой потенциал. А эти скоты, пригрелись и грабят беззащитное местное население. Ну…, ублюдки…

– Григорий Яковлевич, где они?

– Завтра с утра, я вас туда отведу. Но, чур уговор, не хочу чтобы они видели меня и знали что я вас привёл.

– Не беспокойся. Ты главное приведи, а там посмотрим на что они наговорят.

…..Бандюганы чувствовали себя спокойно и в безопасности. Ни какого поста, даже самого банального дежурного у костра. Уютная полянка в окружении берёз и густого кустарника, правда, сильно замусоренная тряпками, объедками и другими отбросами. Шалаш из густых еловых веток, из которого торчали три пары грязных пяток. Справа и слева от пяток виднелись приклады винтовок. В двух метрах от шалаша слегка дымящиеся кострище, с подёрнутым седым пеплом углями, и несколько чурбаков, служивших сиденьями. И опять мусор: тряпки, кости, яичная скорлупа, немытые железные тарелки, черепки от горшков и осколки бутылей.

Я сел на чурбак и кивнул Петьке. Солдат на носках подошёл к шалашу и резким рывком выдернул винтовки. Минуты полторы прошло без изменений, потом послышалось недовольное ворчание: – Это кто там такой смелый шуткует?

Пятки завозились, зацарапали такими же грязными пальцами землю и из шалаша вылезло мурло. Самое натуральное мурло. Встрёпанные, стоящие дыбом, немытые волосы, небритая, в недельной щетине заилевшая харя, в тяжёлом похмельном угаре. Такая же по стать грязная и засаленная одежда. Мурло, стоя на карачках, молча осмотрело нас и ничего не понимало, посчитав нас продолжением пьяного, тяжёлого сна. Довольно шустро, на четвереньках это чучело подбежало к баклажке и, высоко закинув голову, стало оттуда громко глотать воду.

– Уууу…., как хорошооооо.

Выдохнув густой перегар, мурло снова повернулось к нам и более осмысленно посмотрело на нас и задумалось, сев на задницу.

Громко пёрднув, а потом ещё раз рыгнув, озабоченно пробормотало: – Чёрт побери, всё-таки «белочку» словил… Надо бы сегодня не пить….

В это время из шалаша вылезли на свет ещё двое и, увидев нас, сразу поняли, что на «белочку» грешить не стоит, а пришла расплата и покорно застыли в ожидании оной, предоставив свою жизнь судьбе.

– Кто у вас старший?

– Ну, я…. Значит, ты мне не снишься майор? – Мурло уже более осмысленно смотрело на нас.

– Во-первых: надо говорить товарищ майор. Во-вторых: не снишься – а не снитесь. Я с тобой на брудершафт не пил. Ваше воинское звание и фамилия.

– Да ладно, майор, хорош в армию играть, – то ли от безбашенности, то ли от непонимания ситуации мурло наглело. А может в нём ещё вовсю бродил алкоголь, – нету армии… Нету Красной Армии. И мы с тобой сейчас не на плацу, а глубоко в тылу у немцев. Давай лучше побазарим… Тут деревень море, а власти никакой. Немец далеко и мы тут хозяева. Пойло, бабы – всё наше… Подумай, майор, тут такие дела вершить можно….

– Даааа.., ты оказывается совсем не въехал в ситуацию, – я достал вальтер и выстрелил между ног старшего, – это я тебя в плен взял, это у меня люди вооружённые кругом стоят. Если ты и дальше так разговаривать будешь, я тебе ногу прострелю. Опять задаю вопрос – Воинское звание, фамилия.

Мурло от выстрела сильно вздрогнуло, а остальные двое услышав про плен сразу подняли руки вверх.

– Хорошо…, хорошо…. Зачем только стрелять? Сержант Никифоров я.

– Имя, отчество, воинская часть…

– А это зачем? Тем более, что полка то уже и нет, – сержант продолжал по инерции сопротивляться.

– Как зачем? Для приговора. Старушку, которую ты ударил в грудь – вчера схоронили. Убийство. Грабёж местного населения. Попытка изнасилования. Вот так вот. В военное время вплоть до расстрела.

– Не пугай… Не имеешь права, майор. Ты не прокурорский. И без следствия не имеешь ни какого право нас судить.

– Ты на себя в зеркало смотрел? Если бы не сказал, что ты сержант, ни за что бы не подумал. А я, видишь? Форма, знаки различия, побритый. Солдаты и сержанты при всех своих регалиях. Вооружены немецким оружием. Значит, мы воюем. А исходя из этого я, майор Третьяков, являюсь здесь, в немецком тылу, представителем Советской власти. Командиром Красной Армии. И следствие проводить не буду. Мне достаточно жалоб местного населения, которое и указало ваше место. Не хотите говорить – не надо. Так безвестно и будете расстреляны.