Светлана Нина - Алая дорога

Гость прошлого, первый муж, осунувшийся, постаревший, как и она, но узнаваемый и не лишенный даже былого лукавства, что в лучшие времена привлекало дам, потерянно находился в холле и косился на сына. Решительно не представляя, о чем говорить с этим переросшим все каноны мужчиной, Александр Жалов лишь смущенно покашливал и мял в руках запыленную странствием шляпу. Как такой взрослый возмужавший человек может быть его продолжением? Ведь у него виски обильно расстилает седина, а на темени предательски выпирает лысина. Понятно, ему за пятьдесят… Не так далеки те времена, когда он сам был молод и кружил в танцах прекрасных незнакомок, разлетевшихся, как и он, в прах неосуществленных амбиций.

«И почему родственные встречи в первые мгновения обнажают случайно оказавшихся рядом чужих людей, которым не о чем говорить, да и не особенно хочется? А никак не счастливо воссоединившиеся души, которых удерживают вместе не только сходные по строению молекулы ДНК, но и духовность», – уныло думала Ольга, с опаской обнимая деда и ощущая исходивший от него запах старости, тщательно маскирующийся за опрятностью. Она поморщилась, но виду не подала и проронила глупость, за которую потом долго казнила себя. Ужасно, как можно так оплошать в первую встречу с предком?! Бабушка всегда учила ее вежливости и почитанию старших, а она, балда…

– А я готовлюсь поступать в университет, – впалила Ольга и даже улыбнулась.

Ну, можно ли при первой встрече упоминать подобные глупости?! Этот человек бог знает что пережил в этом страшном СССР, а она тут со своими экзаменами, которые, кстати сказать, занимают ее много меньше музыки The Beatles.

– Саша, – проронила Елена так тихо, что сама не поняла, услышали ли ее собравшиеся.

Александр услышал. Он повернул к Елене свою обросшую непонятным пушком голову, демонстрируя и дряблые щеки, и пигментные пятна, и еще многое, что отличает поживших. И вместе с тем его облик выдавался чем-то светлым, добрым и беззащитным гораздо сильнее, чем в былые времена. Елена, переступая через плитки в полу, приблизилась к бывшему мужу, и, крепко обнимая его, подумала, что глаза у него очень милые. Почему она не замечала этого раньше? Да нет же, замечала, только не предавала значения. Наверное, он прошел хороший путь. Удивительно, как по-разному мы реагируем на одно и то же через призму рассыпчатого времени.

Александра поразила перемена в Елене. А чего он ожидал? Почти полвека они не виделись, и если его внешность претерпела роковые изменения, что послужило существенным поводом для сокрушений, почему его так поражают перемены в наружности той, что когда-то представляла для него ценность?

– Саша, Сашенька! – повторяла Елена все громче и громче, и непрошенные слёзы счастливой благодарности туманили ей взор. – Я уже не надеялась, что снова свидимся, – последняя фраза прозвучала глухо, потому что она прижалась ртом к его воротнику.

Александр оттаял, начав улыбаться, и без прежнего стеснения поглядывал на сына и внучку.

– Ну, ну, Лена. Будет, будет. Все прекрасно.

– Мама, перестань, – в свою очередь проговорил Павел.

Он, как и все присутствующие, не находил себе места и рад был возможности сказать хоть что-то. Ему не понять этого взрыва в матери. То по целым дням сидит и оглядывает рамы окон, а то – на тебе – бросается на шею отцу, которого сама оставила и не вспоминала всю жизнь. Павел долго ждал отца на вокзале, терзаясь не меньше матери в ее убежище. Конечно, сам он не горел желанием увидеть родителя, которого помнил весьма смутно. Павлу Александровичу было всего четыре года, когда он эмигрантской волной оказался оторван от родного края, и почти не сожалел об этом обстоятельстве. И вообще, эта склонность матери к вздохам о прошлой жизни в последнее время настораживала его. Раньше она больше парила в действительности. Когда Александр Жалов, сутулый из-за возраста, в странного кроя пиджаке очутился на перроне, Павел, беспричинно догадываясь, кто перед ним, вынужден был поднять высоко над головой табличку с именем ожидаемого. Отец подошел, они неуклюже обнялись с каким-то чувством вины и молчали всю дорогу до квартиры Елены. Как странно, этот старик с оттянутыми благодушными щечками – его отец. Конечно, Павел очень скучал и по отцу и по Алексею, но теперь не помнил своих прошлых чувств. А, если и помнил, не хотел раскрывать их.

Уступка матери! Для нее это, конечно, важно. Это ее мир, ее молодость, ей, должно быть, приятно прикоснуться к частице себя, только более молодой. Старики склонны к сентиментальности, и даже его стойкая мать не исключение! Павел, почти всю жизнь прожив в благополучной в сравнении с Россией Европе и пройдя через войну, чувствовал себя неоправданно молодым и бесчувственным. Он нежно любил мать, но не высказывал ей обожания без особенной надобности. Обычно излияния случались, когда кто-то из членов семьи попадал в беду, то есть критически редко.

Воссоединившаяся семья тихо пообедала. Разговор мало-помалу входил в обычное для родственных бесед русло, несмотря на то, что ее члены не имели счастья созерцать друг друга на протяжении полувека.

– Жаль, что Алеша придет повидать тебя только завтра, – объяснилась Елена Аркадьевна. – Он не соизволил даже ради деда презреть свои глупые планы!

Не утратившие своего блеска глаза Александра с понимающим сочувствием остановились на бывшей жене.

– Так ты назвала внука Алексеем… – осторожно и как будто выжидательно проговорил он просевшим от длительного курения голосом.

Ольга взглянула на отца, сделавшего вид, что ничего не произошло. С Павлом, как и с матерью, у нее сложились ровные благодарные отношения. Но сокровенным она обычно делилась с бабушкой. Тем же платил и Павел, считая, что внутренний мир дочери не так богат и разнообразен, чтобы копаться в нем. Давняя догадка, что у Елены до всего этого, до них, существовала тайная жизнь, а, быть может, любовная связь (разумеется, не с законным мужем) сводила привыкшее к мистике воображение Ольги с ума. И вот опять это сладостное чувство обделенности… Хоть бы кто-нибудь поделился с ней историей ее собственной семьи!

После трапезы Елена, таинственно потирая ладошки, уединилась с Александром, оставив изнывающую от любопытства внучку коротать время с телевизором. Павел, отвратительно проведший ночь, пошел отсыпаться. Жена уехала в командировку, так что дома его никто не ждал. Дети выросли, у них с Генриеттой начались конфликты… Всю жизнь быть подле одной женщины и не терзаться запретными плодами, как мать (он не осуждал ее, но каждый раз при воспоминаниях об Алексее ему становилось неуютно, как при причастности к антиправительственному заговору). Но теперь Павлу мерещилось, что он не любил Генриетту по-настоящему, так, как следует любить. Откуда взялись эти крамольные мысли, он не подозревал. Должно быть, он стареет. Что вообще значит любовь, ради которой иные перечеркивают, растерзывают благоустроенную жизнь? Разве не приятнее спокойно жить рядом с человеком, способным отдать тебе не только мифический накал страстей? Родители в этом плане далеко обошли Павла. Хотя им на долю и те же войны пришлись, и самоопределялся он не меньше матери. В чем же дело? Та их дворянская эпоха, которую он только зацепил кончиком носа, наложила отпечаток на образ их сознания, а у него вызывала стыд, поэтому он даже таким образом не хотел воздавать ей дань?

Читать дальше