Ярослав Жирков - Мозес

– Жалование хорошее платят! Бросай ты свой завод, за нами будущее! – сказал он. Печали Вилла вмиг улетучились. Проблема, кажется, решилась сама собой. И он пошел с ними.

9.

Огромный трансатлантический лайнер оставляя за собой черные струи дыма, вошел в бухту. Долгое путешествие подходило к концу и семейство Циммерманов облегченно вздохнуло. Они еще не сошли на берег, а уже бурно обсуждали планы на американскую жизнь. Амрам мечтал вновь открыть ателье, Мария что-то советовала, а маленькая Сара бегала по кораблю и дивилась проступающим на горизонте небоскребам, да статуе женщины с факелом. Девочке она казалось очень забавной, и всё думала, зачем ей рога.

Судно пришвартовалось, и по узкому мостику, люди, толпясь растеклись по площадке. Изнуряющая процедура регистрации заняла несколько часов. Казалось, целая волна иммигрантов накрыла кипящий жизнью Нью-Йорк, но эти сотни людей были всего лишь каплей в бушующем океане.

После экскурсии по центру, у Циммерманов болели шеи. Всю прогулку они задирали головы, дивясь огромным зданиям, уходящим в небеса. Мария что-то возмущенно бормотала про Вавилонскую башню, а Сара мечтала, как однажды поднимется на самый последний этаж, самого высокого здания и оттуда окинет взглядом земной круг и, может, увидит дом в Мюнхене и маленького брата.

Друг Амрама, Ноа, проводил семью на съемную квартиру. К счастью, она располагалась в немецком квартале, и проблем с языком возникнуть не должно было. Однако, им всё же рекомендовали выучить английский. В тот же день, Амрам телеграфировал в Германию свой адрес и банковские реквизиты Ицхаку, чтобы он перечислил остатки денег за квартиру. Электрический сигнал за короткое мгновение пробежал по толстому, бронированному кабелю на дне Атлантики и достиг Европы, а затем и Мюнхена. Обывателю казалось странно, что доставка телеграммы от местной почты, до получателя была в разы дольше, чем передать за тысячи километров пучок электричества. Но Амрам мало что понимал в современных средствах связи и ожидал скорейшего перечисления денег и пару строк о том, как там, на Родине.

Спустя дни, недели, ни ответа, ни тем более банковского перевода Циммерманы не получили. Амрам во второй и в третий раз отправлял телеграммы, стараясь уместить в коротких сообщениях своё недовольство. В какой-то момент, он решил, что Ицхак его просто обманул и никакие деньги уже не вышлет. Он припомнил сразу все его незначительные недостатки. Создал образ из обрывков исключительно плохих воспоминаний. Не проходило и дня, чтобы Амрам не представил себе, как Ицхак в его квартире с его деньгами посмеивается сидя в его кресле. Он и представить не мог, что ненавистный друг, с разбитым лицом, убирает погром в пустующей лавке, а почтальон антисемит рвет телеграммы, как только видит на витрине получателя нарисованную синей краской шестиконечную звезду и слово – Jude.

Марию меньше заботила ситуация с деньгами. Куда больше она переживала за Мозеса. Ночами ей снился малыш, иногда веселый и бодрый, но чаще именно такой, каким она его запомнила: больной и слабый. Порой ей казалось, что он уже мертв, или новая семья не приняла его и отдала в детский дом. Она корила себя, что не сказала Селме о ребенке лично. И теперь, пожинала плоды своей трусости – тревогу и страх неизвестности. Но всё же она хотела сохранить тайну происхождения ребенка от самих же приемных родителей, дабы защитить. А может, ей просто было стыдно.

***

Через пару недель, Мозес выглядел намного лучше. Беременная Селма фанатично твердила благословлении за спасение чужого ребенка. И как только он выздоровел, она настояла на скорейшем крещении Мозеса.

Это был субботний день в самом конце июля. К священнику у купальни стояли десятки людей с младенцами. В трудные времена, потерявший благополучие народ, всё больше обращал свой взор к поклонению и вере. Для кого-то эта была религия, для других партия, идеи, люди. Но мотив у всех один: надежда на лучшую жизнь. Одни уповали на древнего еврейского плотника, вторые на неудавшегося немецкого художника, а третьи на русского вождя пролетариата.

Предприятие, поставленное на конвейер, процветало. Одного за другим лысый священник окунал в ванночку кричащих, ничего не понимающих детей. Он произносил какие-то заклинания и отдавал радостным родителям. Следующий. Еще один. Очередь дошла до Мердеров. Всё прошло быстро. Всего за пару секунд ребенок стал мокрым и христианином, но очевиднее, всё же мокрым.

Вилланд возобновил службу в СА и получил невысокую руководящую должность. Своё первое жалование он вывозил на тележке. Несколько миллиардов марок были аккуратно уложены стопками, и с каждый часов купить на них можно было всё меньше. Бумажки слетали с телеги на ветру, но такая мелочь как пару миллионов марок не могла остановить спешащего за продуктами Вилла. Раньше трудно было представить, как это, промотать за пару часов миллиард марок. Но теперь дело это каждодневное, и уже совсем скоро в тачке Вилла вместо миллиардов были мешки с крупой, овощами, мясом и маслом. К концу дня, дворник выметал с дорог сотни помятых бумажек. Кто-то забирал их для растопки печей или для оклейки стен. Ноябрь. Буханка хлеба стоила больше двухсот миллиардов марок.

Кризис нарастал, и в один осенний вечер, штурмовики получили команду и окружили огромную пивную Бюргербройкеллер где выступал фон Кар и вместе с ним на трибуне все высшие чины. Вилланд с товарищами стоял в оцеплении, пока Фюрер в пивной устраивал представление. Им сказали, что сегодняшний день навсегда изменит Германию. Но как изменит, они еще не знали.

Попытка путча провалилась. В стычках с полицией были ранены Отто и Генрих. Виллу повезло больше. Достаточно ему уже было ранений в этом году. И через пару дней, несмотря на запрет властей НСДАП и Штурмовых отрядов, Вилл продолжил службу, как и многие, но под другим названием организации.

***

Мозес рос и крепчал. К зиме он уже уверенно ползал по дому как полноправный хозяин. Он не знал, что вскоре будет не единственным маленьким существом в доме, а любовь и обожание родителей придется делить с кем-то еще. Пока он лишь видел, что у мамы растет живот, и она стала чаще кричать на папу. Воспоминания о настоящих родителях стерлись и вряд ли есть на свете сила, способная оживить образы первых трех месяцев жизни.

Когда улицы города покрылись снежной простыней и детский взгляд, завороженный падающими за окном белыми хлопьями, приводил в восторг и умилял взрослых, мама внезапно исчезла. Проходили дни. Отец был дома не часто, а няня оказалась довольно скучной. Тоска охватила маленькое сердце. Но неожиданно, свет дней его вернулся. Мама пришла поздно вечером вместе с папой, который держал в руках сверток. В нём был совсем крохотный человечек. Мозес не мог и предположить, что кто-то может быть меньше чем он. Отец поднес его совсем близко к ребенку и сказал: