Зинаида Шедогуб - ВОЗВРАЩЕНИЕ НА РОДИНУ

Степан зорко, как орел, следил за берегом, и как только начинала

дышать и двигаться почва, как только появлялись первые капли воды, он

наперегонки с Федором бросался забивать очередной ручей. Было весело и

одновременно страшно. Эта борьба с рекой разгорячила ребят, их лица

разрумянились, глаза весело заблестели, и хохот, судорожный, нервный,

сотрясал воздух.

Наконец раздался стон, треск; лед стал лопаться, ломаться; льдины взбирались друг на дружку, резали берег, сносили деревья, кружась по реке, сталкивались, разбиваясь и крошась.

– Слава Богу! – крестясь, говорили старые казаки, молодые же весело кричали.

Степан сорвал с головы шапку, стал от радости швырять её в небо и ловко, как мячик, ловить. Он так увлёкся, что чуть не сбил закутанную в шаль девушку, которая вела под уздцы Орлика.

– Казаки? Чей конь? – громко спрашивала она мужчин.

– Мий! – признался Степан. – А шо вин наробыв? – спросил он, хотя по

ехидному ржанию и блудливому конскому взору сразу же понял: Орлик

побывал в чужом базку.

– Мамка ругается… Полскирды, наверно, сожрал… Будете платить…

Девушка обожгла горячим взглядом казака, и Степан вздрогнул, как от

ожога; куда девалось его веселье: он смутился и покраснел.

– Ха, – заступился за своего друга Фёдор. – Да без нас може ни вашего

хутора, ни вашей хаты уже б не було: унесла б все Протока…

– Та привезу я сино, покажить де ваша хата? – спросил

Степан.

– Вон наши хоромы, – кивнула девушка в сторону одиноко стоявшей на

краю хутора хатёнки и весело рассмеялась.

На её левой щеке появилась милая ямочка, чёрные очи на мгновение скрылись под густыми ресницами и тут же вновь обожгли казака радостным блеском.

– Вот там с мамой и живём…

Безудержная страсть овладела Степаном, сломала прежние привычки и привязанности: на другой же день он без спросу отвёз сено на хутор и получил за это десяток тумаков от отца.

– Сукин сын, – не мог успокоиться Василий, – я с тебэ дурь-то выбью…

Петро, Павел не женаты, а ты…

– Забудь ее, сынок, забудь! – поддакивала мужу его мать Варвара. -

Не нужна нам кацапка… Найду тоби красиву казачку.

Но Степан, как только выпадала свободная минутка, скакал на хутор и отирался вокруг знакомого плетня, пока его не просили:

– Уезжай! Не позорь нас… Будешь приставать – голову оторвем…

Степан почернел; на лице синели только глаза да победно торчал нос.

Щёки побледнели и запали.

Он ездил на хутор без толку, но не ездить уже не мог. Обычно останавливался где-нибудь у реки, забирался в заросли вербы и издали наблюдал за заветным двором.

Как-то раз он хотел, как всегда, занять свой наблюдательный пост, как вдруг увидел Аннушку.

Она сидела на упавшей в реку вербе в лёгком ярком сарафане, опустив ноги в воду, и наслаждалась прохладой. Длинные чёрные косы, украшенные ромашками, по красиво изогнутой спине спускались вниз и падали в воду. Степан застыл на месте, боясь дрожью или вздохом выдать своё присутствие. Он был счастлив, потому что он видел её, наблюдал за нею.

Аннушка что-то тихо пела, а когда к её ногам подплывали голодные мальки и, посасывая, пытались ухватить за пальцы, то не выдерживала и, смеясь, отгоняла малышей.

– Кыш, глупыши, я вам не хлеб…

Слушая девушку, Степан счастливо улыбался, но ему хотелось, чтобы она всё же обернулась и увидела его.

– Аннушка, – тихо сказал он, и этот шёпот растворился в воздухе.

– Аннушка, – шептали волны.

– Аннушка, – наклонясь к воде, шептали листья…

Вдруг девушка оглянулась и рассмеялась:

– Ой, казак, ты у нас днюешь и ночуешь…

– Вот женюсь, будешь и ты у менэ и дневать и ночевать, – в тон ей

ответил Степан и покраснел.

Аннушка тоже смутилась, разрумянилась и тихо сказала:

– А я не пойду…

– Украду, без тебэ мени не жить, – качая кудрявой головой, быстро

ответил Степан. – Жди сватив.

– Нельзя нам, Стёпа, – впервые девушка назвала его по имени, – мамка

кидала на карты: вокруг нас одна чернота, слёзы, разлука, не хочу…

– Да разве ж я допущу, – перебил Аннушку казак, – шоб ты горевала,

моя голубка? Кохать, любыть буду. Не вирь картам: брешут оны…

Закат догорал, когда Степан спешился у дома: он боялся опоздать на ужин. Запыхавшись, вошёл в комнату, где на столе в миске уже дымились вареники, в литровых кружках было налито парное молоко; и аппетитный запах носился по хате.

Ели не спеша. Сначала дрожащей рукой вареник захватывал дед Андрей, за ним тянулся к миске Василий, потом Варвара, затем Пётр и Павел; Степан виновато присел на диван, но есть не мог; он всё решал, когда же лучше сказать родным о женитьбе.

– Ешь, сынок, – робко произнесла Варвара, желая хоть как-то помочь

Степану.

– Не можу… – невесело сказал он. – Батько! Дид! Мамо! – чуть не плача

воскликнул Степан – Женить менэ! Жить без неё не можу… Знаю, шо рано,

но пропадаю… Благословите…

– Донюнькалась… – гневно глядя то на жену, то на сына, сдавленно

крикнул Василий, и его синие очи потемнели от злости. Чёрные с проседью

усы топорщились во все стороны.

– Счас благославлю… Счас женю… – швыряя сына на лавку и хватая

лежащий на припичке батог, заорал отец и вдруг стеганул Степана по спине

изо всей силы. Варвара, заплакав, уставилась на мужа, потом, поняв, что он

не видит и не слышит её, бросилась к свёкру:

– Батя! Спасите Степу!

– Сукин сын! Попробуй батька вдарыть, – становясь перед лавкой и

закрывая собой внука, взвизгнул дед Андрей. Его тело искорежила старость,

одна пышная седая шевелюра украшала голову; да пышная белая борода

прикрывала высохшую грудь.

Василий опустил руку и, отдышавшись, горько усмехнулся:

– А як менэ поролы, батя, не помните? А внука жалко?

– Дурак був, – тряся бородою, признался дед Андрей. – А счас поумнив:

внука жалко!

– Не жените – уйду в прыйми, – поднимаясь с лавки, буркнул Степан.

– Вот бык упрямый, – засмеялся дед Андрей. – Весь в нашу породу…

Женим – не плачь! Думаешь женатому мед? Погулял бы… Но припекло -

женись… Благословляю…

Свадьбу Степан помнил смутно.

Линейки, брички, шарабаны неприступной стеной окружили двор. Дед Андрей, плача, встречал гостей, многих из них жених видел впервые. Все что-то говорили, советовали, желали; от имён, лиц, суеты рябило в глазах. Но, несмотря на эту свадебную канитель, Степан был счастлив: ожидание близости с любимой было столь сладостно, что он был готов вынести всё.

Теперь же, вспоминая прошедшую юность, погибшего друга, свою первую любовь, казак ворочался на жестких нарах и не мог уснуть. Он вздремнул только на рассвете в том блиндаже, где недавно спали немецкие солдаты.