Аркадий Первенцев - Честь смолоду

После освобождения Тамани нас направили на кратковременный отдых в Гудауты. Такие перерывы были введены в парашютно-диверсионных частях, работавших с предельным напряжением всех физических и духовных сил.

Мы расположились в палатках возле деревни Бамбуры. Дульник, я и радистка немедленно отправились к морю на пляж. Ася натянула на голову резиновый шлем и пошла в воду. Вот она погрузилась по колени, остановилась, похлопала ладошками по волне, нырнула и поплыла сильно и ловко.

– Странная человеческая жизнь, – говорит Дульник, – сплошные недоразумения…

– Именно?

– Встретишь девчину, размечтаешься, – ан, глянь, и разлетелось все, как осколки от ручной гранаты.

– О Камелии тоскуешь?

– О ней! А у тебя с Люсей разве не одно и то же? Как ты расписал мне ее глаза! И вот какой-то подлец, иностранец, шуцман, разве он увидит, какие чудесные глаза у наших девушек?

– А увидит – еще хуже.

– Еще хуже, верно. – Дульник перевернулся на спину, солнце радужно играло на его эластичной оливковой коже. – Ты должен знать, как я скучал по тебе, Сергей. Потому, ты мне друг.

Возле берега, на кромке прибоя, стояли кипарисы, похожие на фоне голубого неба и недалеких светло-синих гор на обросшие мхом утесы. Тут же росли олеандры, а выше – зонтичные пальмы.

Ребятишки в соломенных шляпах, с бамбуковыми веслами в руках, на каучуковой лодке ярко-желтого цвета заплыли к тросам, где рыбаки сушили маты для ловли кефали, привязали лодку к тросу и покачивались на зеленых волнах, пронизанных солнцем. Море еще не успокоилось от недавнего шторма, и волны продолжали нести песок, взлохмаченные водоросли, пахнувшие йодом.

Ася бредет на берег, широко расставив руки, и, делая вид, будто устала, сгибает ноги в коленях.

– Помочь, Ася? – кричит Дульник.

Ася строго улыбается, шурша галькой, проходит мимо нас и ложится на горячие камни. Возле нее заструилось легкое марево. Ася считает себя некрасивой, сторонится мужчин, не любит никаких вольностей и требует относиться к ней только как к военнослужащей. На самом же деле Ася обаятельна вот именно этой своей здоровой, девичьей строгостью. Балабановцы любят Асю, берегут ее и в обиду не дадут…

– Мы кончим войну, Сергей, – мечтает Дульник, – и построим хороший мир.

– А почему построим? Мир придет сам.

– Раньше мне тоже так казалось, а теперь – по-другому. Почему-то мне представляется, что мир тоже нужно выстроить с такими башнями, как, помнишь, башня Зенона на Херсонесе…

– И опять бойницы в стенах?

Дульник подумал, сдвинул брови.

– А что ты думаешь? Конечно. Мир-то нужно тоже охранять.

– И пулемет из амбразуры?

– Конечно.

Кончается наш отдых. На шлюпках мы подходим к транспорту, поднимаемся вверх по шторм-трапам и отходим ночью к фронту. Возле нас купаются в волнах сторожевые катеры. Постепенно теряются очертания гор, и только кваканье гудаутских лягушек и близкий плач шакалов показывают, что караван идет близко от берегов.

– Мне надоело жить в темноте, – говорит Дульник. – Мне противно всегда маскироваться, дожидаться ночи и плыть с кинжалом в зубах под какими-то черными парусами.

– Ты чудак, Ваня, – говорит Ася.

Она стоит тоже с нами на юте, у поручней, и смотрит на фосфоресцирующие волны. Кажется, мы плывем в огненном море и только чудом) еще держимся, не пылаем сами.

– Вот тебе подсвечивает море, – говорю я Дульнику. – Ишь, как фосфорится!

– Мертвый свет, – брюзжит Дульник. – От такой иллюминации у меня по позвоночнику ползут мурашки.

На ют выходит Балабан. Стоит один, огромный, молчаливый, значительный. О чем думает? Может быть, вспоминает времена, когда его именовали на всех водоплесках отчаянным капитаном, когда его стремительный кораблик летал по морю за фелюгами контрабандистов?

На заре мы обогнули скалы Черные паруса и те места, где проходило мое детство. Я вышел один на палубу и не отрывал глаз от берега. Непередаваемое словами волнение овладело моей душой. Мне казалось, что я снова, до мельчайших граней, вижу буквы, высеченные руками отца, и желтый кустарник, вцепившийся корнями в скупую землю, нанесенную береговиком в расщелины скал.

Золотые косяки солнечного света побежали по ущельям, но Черные паруса стояли грозной, темной громадой.

Моим глазам представились пустынные пляжи, где когда-то рыбачили наши ватаги. Тщетно среди листьев эвкалиптовой рощи я разыскивал крышу нашего дома. Волны, тяжелые и ровные, катились на берег и забрызгивали пеной позолоченные восходом камни. Это те же самые волны, которые несли на своих вечных гребнях корабли Одиссея и Митридата, Ушакова и Нахимова, пиратские рейдеры «Гебен» и «Бреслау» и ушедший на дно теплоход «Абхазия», на котором мы везли свои незрелые юношеские мысли.

Черные паруса еще долго стоят на горизонте, потом пропадают. Корабль огибает узкий мыс. Пальмы склонились у самого прибоя.

Я слышу рев моторов, и над берегом проносятся игольчатые тела истребителей со скошенными узкими крыльями и поджатыми, как у птиц в полете, лапами.

Дульник выходит с полотенцем на плече, мылом, зубной щеткой и тюбиком пасты в руках. Он в тельняшке с закатанными рукавами.

– Я так и знал, что ты на палубе, Сергей, – издали с широкой улыбкой говорит он. – Здоровался с родными местами? Тебе везет, твоя земля свободна, а вот у Дульника… – и он вздыхает, глядя в морскую даль: где-то там его родная Одесса.

Багровое зарево заката догорело над морем. Горы почернели, насупились. Над землей, над кустами можжевельников и тамарисков пронесся легкий ветер, закружил бумажки и пыльцу.

Грузовые машины с десантниками были пропущены часовыми на аэродром. Опустился шлагбаум. Автомашины прошли к самолетам, скрылись в темноте. В одной из машин в кабинке шофера сидел Дульник, командир диверсионной группы.

Мы на своем легковом автомобиле свернули вправо и поехали за последними инструкциями к штабу. Кроме меня и Балабана, была вызвана Ася за получением таблицы кода. Она молча сидела рядом со мной, сняв шлем, и волосы ее, вымытые перед полетом, рассыпались, издавая запах земляники.

В подземный блокгауз вели ступеньки бетонированного входа. Часовые-матросы внимательно и быстро просматривали наши пропуска. Вот последняя металлическая дверь с пневматически заклепанными швами, и мы в штабе. Горели электрические лампы, слышались характерные шумы засасываемого нагнетателями воздуха. Коридор с нумерованными дверями привел нас в просторную комнату, где за столами работали офицеры военно-морской авиации.

В правом углу на возвышении с перилами за письменным столом сидел длиннолицый, худой полковник с глубокими залысинами. На стене была устроена рельефная карта бассейна со световыми сигналами, указывающими движение бомбардировщиков. Светящиеся цифры по обеим сторонам карты показывали число действующих самолетов. Возле телефонов находился радиомикрофон для переговоров с авиафлагманами открытым текстом.