Аркадий Первенцев - Честь смолоду

– А есть ли вблизи партизаны?

– Не знаю, – сказала она, попрежнему оглядываясь по сторонам; ее тело дрожало, и кувшины позванивали друг о друга выпуклыми боками. – Партизаны были, но их отогнали. Был большой прочес.

– Куда отогнали?

– Ой, не знаю, товарищ, – прошептала она, – в лес и горы. Куда же? Я здесь ничего не знаю. Вроде партизаны там, – ее худенькая рука махнула в горы.

– Ты не сумеешь ли меня напоить? Очень хочется пить.

– А может, вам вынести язьмы? То такой кислый-кислый овечий творог с водою.

– Нет, уж лучше угости меня водичкой, девчина…

– Зараз принесу. Только вы спрячьтесь обратно в бурьяны.

Девушка быстро пошла вниз по улице. Я снова опустился в канаву. Из улицы вышли козы. Они на ходу схватывали головки сухих репьев. Солнце поднялось над лощиной. Где-то заскрипела телега. Густо и протяжно замычал буйвол. Девушка, запыхавшись, вернулась. Я взял у нее кувшин, с радостью ощутил мокрую и холодную кованую медь и жадно прильнул к узкому горлу.

Никогда вода не казалась мне такой вкусной. Без сожаления вылив на землю спирт, я наполнил флягу водой, вытащил из сумки две плитки шоколаду.

– Возьми, девчинка.

– Да зачем же, зачем? – Девушка спрятала за спину руки.

– Ах, какая же ты дикая! Возьми же, возьми. – Мне хотелось непременно вручить ей шоколад.

Наконец она взяла мой подарок и, не зная, куда его девать, смущенно держала в руках, улыбнулась, покраснела… Но вдруг глаза ее испуганно округлились. Я быстро оглянулся. За моей спиной стоял пожилой жирный татарин с гладко выбритым лицом, в распахнутом на груди красивом восточном бешмете.

У татарина в руках была веревка, на локтевом сгибе 'Висел ременный бич с короткой ореховой рукояткой. Повидимому, татарин не меньше нашего был поражен этой неожиданной встречей. Его лицо выразило испуг, залоснилось потом. Татарин переводил взгляд своих черных глаз то на меня, то на девушку.

– Сабан-хайрес! Сабан-хайрес! – поздоровался он и приложил руку к груди.

– Ты откуда идешь? – грубо спросил я, чувствуя инстинктивное недоверие к нему.

– Мой корова в лес водил, дрова рубил…

– Ладно, иди отсюда…

Татарин засеменил от нас и скрылся в улице.

– Ой, шо вы наробили, товарищ, – зашептала девушка, – это сам Осман-бей. Он зараз приведет карателей. Они вас догонють! Идить, идить швидче в лес! Держитесь праворуч, шоб попасть к партизанам. Там позавчера гудели пушки.

Я попрощался с девушкой и быстро направился к лесу. Бегом миновав ореховый сад, я очутился на горной гужевой дороге.

Дорога, как обычно бывает в горах, была проложена по оврагу. По обеим сторонам поднимались обомшелые известняковые скалы, а сверху раскинули ветви деревья. Солнце почти не проникало сюда.

Вдруг позади послышались осторожные шаги. Я спрятался за выступ скалы и увидел перебегавших дорогу четырех вооруженных татар и двух немецких солдат. Среди татар не было Осман-бея. Это были молодые парни в немецких пилотках, сатиновых рубахах и штанах русского военного покроя.

Я побежал, стараясь лавировать так, чтобы не попасть на прицел моим преследователям. Тогда вдогонку сразу несколько человек закричали мне по-русски, приказывая остановиться.

Не обращая внимания на крики, я во всю мочь бежал по дороге. Ранец и оружие становились все тяжелее и тяжелее. Сознание опасности придавало мне силы.

Но вот вверху просветлело, скалы уменьшились, дорога сравнялась и вывела меня на пригорок. Солнце освещало поваленные буреломом стволы буков.

Татары выскочили вслед за мной, остановились и кучкой бросились наперерез, к лесу. Их замысел был понятен: они хотели схватить меня живьем и поэтому не открывали огня. Немецкие солдаты что-то кричали им повелительно.

Я перепрыгнул через поваленное дерево, попал ногой в ямку, упал. Пистолет при прыжке выскочил из-за пояса. Я нагнулся, схватил пистолет, прилег, но время было потеряно.

Враги считали, вероятно, мою песенку спетой и надеялись на легкий успех. И татары и немцы громко галдели, разыскивая меня.

Еще в период Сталинграда мы, офицеры, усиленно упражнялись в стрельбе из пистолета системы Токарева. Преследующие меня находились на близком расстоянии. Я хладнокровно прицелился и сделал шесть выстрелов.

Немец и два татарина упали плашмя, как обычно падают насмерть сраженные люди. Остальные залегли, открыли стрельбу. Пули с визгом рвали воздух, просекали листву. Надо было уходить. Зарядив новую обойму, я сунул пистолет за пояс, откатился от поваленного дерева, на локтях прополз между кустами, поднялся и добрался до лощины. Теперь погоня была не страшна. Лес и густые кустарники скрыли меня от преследователей. От свитера было жарко, пришлось распустить до самого пояса молнии комбинезона, ослабить наплечные ремни ранца и быстрее итти все вперед и вперед, в том направлении, куда указала молоденькая украинка. Мне казалось теперь, что все опасности позади и, наконец, возле Чабановки я встречу своих боевых друзей.

Вскоре лощина перешла в ущелье. Слева встали скалы, сложенные ребрами наружу из тяжелых плит юрского известняка, Солнце ослепительно освещало эти будто разлинованные скалы, ударяя в них своими лучами. Надо мной в синем небе лениво парили орлы. Я шел, по солнцу угадывая нужное мне направление. Мне помогали навыки, полученные в детстве. Я научился не пугаться леса и гор, не задумываться над способом перехода ущелий, над спусками по сухим водопадным руслам, когда, разнося эхо, катятся вниз каменные обвалы и, растревоженные шумом, яростно и многоголосо орут птицы. В пути я съел плитку шоколада, напился из каменной чаши, выдолбленной руками человека, куда капля за каплей стекала чистая, как хрусталь, вода. Встретилось еще несколько таких чаш, в них бережно хранится вода жителями, так как здесь нет колодцев.

Сверившись по карте, я определил, что вблизи должны быть армянские горные поселения. Вскоре, продвигаясь по козьей тропе, я почувствовал запах горелой шерсти и увидел над деревьями легкий дым.

Ползком по земле, заросшей сон-травой и мышехвостником, я пробрался к опушке. Селение было сожжено; догорали последние бревна. На пепелище валялись обгоревшие, вздувшиеся от огня туши коров. Ни одного человека вокруг. Высоко в небе парили орлы, а ниже, над вершинами деревьев, с пронзительными криками летала стая южного воронья.

Запахи мяса пробудили голод. Шоколад не мог заменить привычной пищи. Опушкой я обошел все пожарище. На дороге отпечатались следы твердых шин бронеавтомобилей и конских кованых и некованых копыт. Поодаль, почти на опушке, лежала молочная корова красной масти. Очередь из автомата пунктирно просекла ее кожу.

Я надрезал кинжалом и закатал кожу на лопатке, вырезал несколько толстых кусков мяса. Принести головешек было делом одной минуты. Я сложил костер, подсыпал углей и, насадив на кинжал кусок мяса, изжарил его и съел с галетами. Утолив голод, завернул остальное в кусок парашютного шелка, положил в ранец.