Иван Чигринов - Свои и чужие

— Да, — и командир отряда подвинулся немного, чтобы дать комиссару место между собой и Макаровым. — Но нам-то что? Им вон досталось! — Нарчук показал рукой в направлении штаба армии.

— Не позавидуешь, — согласился Баранов. — Бригадный комиссар напрасно побежал туда.

— Не иначе, выдал кто-то, — услышав их разговор, вмешался секретарь обкома. — Шпионами вокруг все кишит. Я вот думаю… шофёра с машиной оставил там. Хорошо, если догадался спрятаться. Да и машины жаль будет.

— А наши хлопцы лежат себе тут, будто снопы на току в перевяслах, и хоть бы хны, — сказал явно довольный Нарчук.

— Считайте, что вам вообще на первый раз повезло, — усмехнулся Макаров. Разговор этот был теперь совсем некстати, но каждый почему-то посчитал нужным вставить своё слово, раз уже начал комиссар, хотя приходилось повышать голос, чтобы перекричать недалёкий грохот. С другой стороны он свидетельствовал, что напряжение, которое вызвал артобстрел вначале, когда ещё снаряды падали в расположение штаба армии, уже прошло, все вдруг почему-то поверили, что крутогорцев сегодня кровавая чаша минет.

Так оно и вышло, хотя всем, кто находился по эту сторону Горбовичского леса, одинаково угрожала опасность. Снаряды по-прежнему сильно и нещадно молотили землю и воздух. От горького дыма трудно было дышать, и кое-кто из партизан уже стал болезненно покашливать, в том числе и комиссар отряда Степан Баранов, когда-то болевший туберкулёзом. Митрофан Нарчук об этом знал и с сочувствием поглядывал — чем бы помочь ему.

В отличие от Нарчука, который приехал в Крутогорский район чуть ли не в тот же год, что и веремейковский Чубарь, Степан Баранов был человек местный, родился в здешней деревне, километрах в десяти от Горбовичей, и имел солидное, если так можно выразиться, образование: учился не только в областной партийной школе, но незадолго до войны окончил в Могилёве педагогический институт. Правда, учительствовать ему почти не пришлось, потому что на районной партийной конференции его избрали вскорости секретарём райкома. А Нарчук работал в райкоме, последнее время на должности заведующего агитпропом под его началом. А если точней, так Баранов лично пригласил Нарчука в райком, благо даже переезжать в город новому заведующему отделом не надо было — Митрофан возглавлял тогда пригородный колхоз «Парижская коммуна». Таким образом, оба они — и комиссар, и командир — имели опыт совместной работы, многое знали друг о друге. Это обстоятельство не последним было, когда решался вопрос, кого поставить во главе отряда.

Была и другая причина, которая решала дело: в тридцать втором году Митрофан Нарчук принял участие в военных манёврах под Москвой, в районе Бронниц. В тех манёврах в первую очередь участвовали люди, подготовленные в специальных школах. Будущие партизаны, которых готовили на случай войны.

Сведены они были в шесть групп, и эти группы на манёврах «выступали» против кадровых войск Народного комиссариата государственной безопасности и пограничных войск. Разумеется, никаких сообщений — ни в печати, ни устно — о них не было ни тогда, ни после. И вообще, все дело кончилось не так, как надо, потому что внезапно замысел с подготовкой партизанского движения на случай войны был признан кем-то вредным и пораженческим — зачем, мол, наперёд планировать боевые действия на своей территории. И вот в тридцать шестом году началась расконсервация партизанских баз, заложенных сразу после манёвров в лесах Белоруссии, на Украине. Были расформированы также и партизанские группы, которые, разумеется, существововали только на бумаге, потому что будущие партизаны по-прежнему работали во всех областях народного хозяйства, в партийных и советских органах.

Переехав на работу в Крутогорский район, Нарчук, надо сказать, не поинтересовался, была ли заложена тогда партизанская база и тут, в Забеседских лесах. Во-первых, навряд ли нашлись бы люди, через столько лет помнящие об этом, а, во-вторых, сам интерес его к этому давнему делу, которое было признано вредным и пораженческим, мог обернуться неожиданным образом, тем более что до него доходили слухи, будто кое-кто из участников бронницких манёвров оказался почему-то на строительстве Беломорканала. Зато Митрофан Нарчук хорошо знал, что никакой базы для будущей партизанской деятельности на территории района не было и нет. И скорее всего потому, что его отряду, по замыслу штаба армии и районного комитета партии, надлежало действовать в прифронтовой полосе — совершать рейды в тыл врага и возвращаться к своим, запасаясь всякий раз на месте, по большей части у военных, и боеприпасами, и харчами, и всем прочим, что понадобится партизанам.

Конечно, своя логика в этом была. И штабу армии, и руководству района в таком виде дело представлялось более целесообразным. Но сам командир думал иначе. Создание базы, по его мысли, не помешало бы даже в том случае, если бы фронт и на самом деле задержался здесь. Недаром говорится — своя ноша не тянет. Между тем сам Нарчук на решение этого вопроса никакого влияния не имел: он узнал, что ему придётся стать партизаном, а тем более возглавить отряд, только за два дня до того, как их собрали в Мошевой. И тем не менее, начиная с того момента, как его уведомили о назначении командиром местного партизанского отряда, Нарчук думал об этом.

Сегодня ему опять хотелось заговорить о базе с секретарём обкома Макаровым, когда тот появился перед строем партизан тут, в Горбовичском лесу. Но артиллерийский обстрел нарушил весь порядок.

Наконец Нарчук понял, что артобстрел кончается — стало вдруг слышно, как вверху, ещё издали, поскуливают снаряды, встряхивая землю все реже и реже. И вот последний. Степан Баранов перестал давиться кашлем, который, казалось, раздирал ему все нутро.

— Кажется, все, — пересиливая глухоту, зажимая уши, сказал сразу Макаров и, опираясь на расставленные руки, оторвался от земли.

Но зря он поторопился, снова пришлось ложиться ничком. Откуда-то от самого сосняка послышалось громкое, словно испуганное, предупреждение:

— Во-о-здух!

Ясное дело, все партизаны, в том числе и Нарчук с Барановым, тотчас повернулись в ту сторону, как бы пытаясь узнать, кто кричал, но там все потонуло в дыму, сквозь который нельзя было разглядеть даже штабных машин, не то что человека. И вдруг совсем близко и словно бы наперегонки ударили в небо зенитки, охраняющие штаб армии. Партизаны не видели их, но знали, что это зенитки, те стояли до сих пор у дороги на краю леса и не могли не броситься крутогорцам в глаза, когда они ехали сюда из Мошевой. Не видел никто и немецких самолётов. Но каждый понимал, что команда «воздух» подавалась не напрасно и не впустую подняли стрельбу зенитки. Поэтому партизаны лежали на прежних местах и не шевелились, хотя уже и подумывали, что лучше было бы в такой момент оказаться где-нибудь подальше от штаба армии, который не на шутку привлёк внимание немцев.