Иван Чигринов - Свои и чужие

Странно, но первыми на окраинных улицах районного центра появились не танки, а мотоциклисты, которые добрались сюда по Горбовичской дороге. Потом началась стрельба у кладбища, где размещался местный аэродром, — туда со стороны кирпичного завода проникли вражеские автоматчики. И уже только к вечеру, когда стрелковые части подавили сопротивление немногочисленных защитников города, все увидели немецкие танки. Их задержал на подступах к Крутогорью артиллерийский дивизион 6-й дивизии, полки которой сражались ещё в июне месяце под стенами Бреста, а в конце июля переформировались в Краснопольских лесах.

По Горбовичской дороге немецкие мотоциклисты без помех подъехали к городу как раз, когда их не ждали.

Собственно, город не был готов к обороне. И только когда передовые части немецких войск двинулись дальше, по Белынковичскому большаку, вдруг началось настоящее сражение. Тут стали на пути немцев артиллеристы той же 6-й дивизии. Это были батарея корпусных орудий и рота подвоза боеприпасов капитана Володина. Немцы, видно, не ожидали, что кто-нибудь успеет перерезать путь для дальнейшего наступления. Наоборот, им казалось, что на этом направлении не осталось боеспособных военных подразделений Красной Армии. Во всяком случае, сегодняшние события целиком подтверждали это, хотя отдельные очаги сопротивления, в том числе и артиллерийский заслон, который был выставлен на танкоопасном направлении, это значит, по обе стороны от деревни Церковище, могли бы научить немцев чему-нибудь. Но в наступательном запале они неспособны были уже трезво рассуждать. Да и зачем, если части 24-го моторизованного корпуса, в составе которого наступала 2-я танковая группа, снова вышли на оперативный простор. Потому и очередной очаг сопротивления танкисты сперва восприняли как обычную затяжку, самое большее часа на два.

Однако прошёл час, другой, третий, а русские артиллеристы, которых поддерживали стрелки, казалось, не собирались уступать дорогу. Мешал немцам и густой лес, совсем непроходимый не только для танков, но и для пехоты, хотя они и пытались обойтись тут одними танками.

Наконец немцы уразумели, что продвинуться дальше по

Белынковичскому большаку сегодня не удастся, выставили свой заслон и отошли ни с чем, чтобы заночевать в ближней деревне. Это стало их привычкой — ночевать с полным комфортом, хотя в крестьянских хатах их порой беспокоили клопы да блохи.

Конечно, если бы они знали, что на батарее, сдерживающей движение по Белынковичскому большаку, к этому времени оставалось исправным одно орудие, а снарядов к нему и совсем не имелось, — артиллеристы подбирали оставшиеся от других орудий, которые получили повреждение и не могли стрелять, — то не стали бы сдерживать бешеного натиска, хотя die Nachtigung [3]для них являлся не только делом обычным, но и обязательным: в нем тоже заключался немецкий порядок, который в подобных условиях, пожалуй, уже переходил в своего рода щегольство.

В тишине, после долгого и тяжёлого боя, вскоре стало слышно, как залаяли по деревне собаки, закудахтали куры. Наверно, немецкие солдаты принялись шарить по крестьянским дворам, гоняясь за соблазнительной живностью. Вдобавок — бухнул винтовочный выстрел, запричитала женщина, оплакивая то ли своего поросёнка, то ли ещё кого.

Быстро, словно нарочно, сгущались на большаке сумерки, хотя по ту сторону леса ещё виднелось над горизонтом солнце.

Через несколько минут наступила полная темнота.

Тогда на позиции корпусных орудий брякнула о полевой камень лопата — уцелевшие артиллеристы копали могилу, чтобы похоронить убитых товарищей. Помогали им автобатовцы, у которых жертв было меньше, потому что основной огонь немцы направляли все время на батарею.

Из артиллерийских командиров живым после боя остался один сержант — молодой, но сильно измотанный парень, который все время, пока рыли могилу, сидел понуро и недвижимо на гаубичной станине.

— Что дальше делать будем, сержант? — спросил его в темноте капитан Володин.

— А ничего, — ответил тот и добавил: — У нас печём больше стрелять.

— Чем мы можем быть полезными вам? — снова спросил капитан.

— А ничем, — так же, как и в первый раз, вяло ответил артиллерист.

— Тогда будем сниматься с позиций, — уже тоном приказа сказал капитан.

— Хорошо, — кивнул сержант. — Но вот я думаю, как мы теперь справимся со своей гаубицей, ведь не осталось ни одного тягача. Все разбиты.

— Людей мы вам дадим, — пообещал капитан.

— А что люди? На руках её далеко не покатишь. Это не сорокапятка.

— Ну, тогда как знаете.

Но артиллеристы не решились оставить на позиции единственное исправное орудие. С подмогой автобатовцев, тоже оставшихся без машины, они выкатили на большак 152-миллиметровую гаубицу и двинулись на восток, где ещё оставался на Беседи, как раз напротив Белынковичей, невзорванный мост. В конце концов было решено так — покуда немцы нежатся в деревне и, судя по всему, не собираются оставлять её до утра, может, удастся отыскать где-нибудь лошадей.

И вправду, в следующей деревне, что быстро появилась из темноты у Белынковичского большака, им дали живое тягло, даже будить нужных людей не пришлось, потому что теперь не до сна было. Лошадей в колхозе не нашлось, зато были волы, приученные к хозяйственным работам. Пришлось только час-другой повозиться, чтобы приладить хоть кое-как для непривычных целей сельскую упряжь, напрочь далёкую от военного обихода, как и передние оси с деревянными колёсами, к которым орудийная прислуга прилаживала станины.

Этот необычный обоз — впереди медлительные, упирающиеся волы, за ними горбатое орудие на своих и вспомогательных колёсах да ещё целая колонна солдат — и встретили за Малой Липовкой крутогорские партизаны. Сюда, на Белынковичский большак, они вышли через крупную деревню под названием Студенец, которая и вправду стояла будто на сквозняках, особенно зимой; проходили её партизаны уже когда шёл бой на большаке.

Собственно говоря, этот бой и явился причиной, по которой направились сюда партизаны. Подумалось вдруг, что именно здесь, где не только нарушена линия фронта, но и всякое представление о ней, и можно будет определить место перехода. Хотя, с другой стороны, не было смысла делать это уже потому, что теперь оказаться в тылу у наступающих немецких частей не составляло никакого труда — довольно было переждать некоторое время, самое короткое, пока установится относительное затишье, по крайней мере, на дорогах. Но остаться в Горбовичском лесу партизаны не отважились. Они вышли оттуда сразу же после того, как исчезла последняя автомашина, принадлежащая штабу и политотделу 13-й армии. Остаток этого дня партизаны проблуждали между деревнями, прячась в небольших лощинах и приречных лозняках, попадая в довольно неожиданные ситуации. У посёлка бывшей коммуны их, например, хотели обезоружить военные. Кончилось тем, что вооружённых гражданских людей, которые твердили, что они партизаны, просто не пустили дальше. Поэтому отряд был вынужден на виду у всех пройти через большую деревню, обойти сад и по плотине через Жадуньку, впадающую километра через три отсюда в Беседь, перебраться ближе к Крутогорью. Лес тут был не широкий, узкой полосой, которая одним боком примыкала к Белынковичскому большаку, он тянулся с юго-востока до самого районного центра, до его окраинных домов. Дальше, под Белынковичами, снова темнел лес, уже не узкая полоса, но до того леса надо было пройти целое поле, к тому же горбатое и с глубокими впадинами и канавами: казалось, впадины так же, как и канавы, могли бы сослужить партизанам службу, по ним не только можно было безопасно и незаметно продвигаться, но и прятаться, если вдруг понадобится, однако все эти низины были отделены друг от друга и нигде не соединялись; пожалуй, ни в одном случае они даже не шли в направлении к ближнему лесу, а все вели в сторону Жадуньки, которая раньше, в незапамятные времена, называлась Задунайкой. И сама Беседь в те времена тоже носила название — Задунай.