Аркадий Первенцев - Кочубей

На правом фланге развернулся штандарт, и все повернули головы вправо. Кажется, первым крикнул Василий Кандыбин, вскинув вверх руку. «Ура» понеслось громовой бурей по рядам всадников, то замирая, то вспыхивая с потрясающей силой. Кто может поломать такую силу? Гляньте вы на них. Курпейчатые шапки облезли, свалялись в узлы, как на шелудивой овце, шаровары, когда-то соперничавшие с пестрыми тюльпанами Недреманного плато, износились, превратились в сборище латок разных цветов, формы и качества. На бешметах и черкесках повыжигали пески и костры огромные дыры. Щегольские гарусы, позументы, басоны башлыков, шапок и штанов вылиняли, растрепались, вытрусились, но по-прежнему ясно горели глаза кочубеевцев, так же как оправа их оружия, приобретающая ценность и блеск только с годами.

Тишина. Такое безмолвие, что, казалось, слышно, как потрескивает вода, затягиваясь вечерним стеклянистым салом. Резко гукнула, а потом застрекотала какая-то птица. Ерики, камыши, Волга — кто его знает, что за птица обитает в здешних местах? Не та рыба, и пернатость не та, что в кубанских плавнях, на Кирпилях, Челбасах, на Лабе.

Кочубеевцы сидели на земле, на сырой весенней земле, склонив головы. Здесь были и казаки, и горцы особой партизанской, и иногородние, и шахтеры… Спаяла их всех боевая неразрывная дружба. Они образовали круг, и в нем были их, теперь уже полковой, комиссар Кандыбин и Володька. Пробовал пересчитать комиссар бойцов, отказался. Боялся — не выдержит. Половины нет… да какое там половины! Пораскинули дружки-товарищи могучие руки по степям, бурунам. Кураями скатились в песчаные балки отважные головы…

…Чего ж так тихо стало в рыбацком селе? Докладывал партизанский сын о гибели их командира, батьки и атамана. Как умер Левшаков, закутанный в мохнатую карачаевскую бурку, как сразили Игната и незамаевца, как обложили последний отряд лихие люди…

Когда кончил Володька, сделалось еще безмолвней, тише. Над очеретовой крышей пропорхнула летучая мышь, и свист ее щуплых крылышек показался взмахом крыльев огромной птицы, взмахами орла или грифа.

Первым встал комиссар и снял белую папаху. За ним поднялись казаки.

— Слава Кочубея — наша слава, — сказал комиссар. — Был дорог он нам так же, как мы ему. Пришлось положить жизнь Кочубею за счастье трудового класса, за партию, за светлое будущее. Вырвали клинок у Кочубея, но остались шашки у нас, у его бойцов и соратников. Захрустят кости не у одного еще беляка. Слава Кочубею…

В эту ночь не заснул комиссар. Восемьдесят два бойца попросили записать их в партию Ленина. И каждый, точно по взаимному уговору, обнажал свой клинок и давал обещание не снимать шашки, пока на советской земле будет хоть один из кадетов.

Горячим летом, когда сгорают, как на костре, даже ковыльные степи и полынь, от низовьев Терека на революционную Астрахань двинулся экспедиционный корпус генерала Драценко.

На сытых конях гарцевали командиры вновь сформированных полков — Чеченского, Кизляро-Гребенского, Моздокского, Кубанского… Богатое терское казачество выставило тысячные полки; англичане, не скупясь, подвезли пулеметы, френчи, галифе, патроны, эмалированные фляги, обшитые сукном. Мастера-кумыки, работая днями и ночами, наковали клинков, так как не хватало старинного холодного оружия. Никогда еще казачьи окраины не держали под ружьем столько народу.

Двумя колоннами двинул генерал корпус, думая ударить первой колонной по-над Каспием на Бирюзяк — Алабугу — Лагань, идя от Черного Рынка, а второй, святокрестовской группой закруглить фланг и с налета захватить Астрахань. Позади них горели разграбленные станицы и села, на виселицах высыхали и чернели трупы. Может, еще доклевывало хищное воронье Кочубеевы очи и колыхалось тело комбрига, обдуваемое знойными ветрами, а по пустыне разостлались бунчужные сотни.

Генерал уверенно шел воевать древний прикаспийский город. Знал Драценко: выступил одновременно генерал Толстой во главе уральской армии, огибая город с востока. А в то время как они затянут петлей шею города, вверху на Волге, у Владимировки и Ахтубы, перехватят, точно ножом горло, генералы Улагай и Бабиев.

В Астрахани, в рабочих селах Прикаспия и волжской дельты, в полевых лагерях прозвенела боевая тревога…

В Харбалях стало пусто, просторно. Высыхающий помет, копытные следы, ямки от коневязных кольев. Пыльные выбитые круги у завалинок, засоренные подсолнечной шелухой да тараночной шкуркой, — места, где плясали кочу-беевцы в часы досуга. Вот все, оставленное полком, ускакавшим навстречу врагу.

На песке у тихой воды рассыхались баркасы, или кутасы по-здешнему, стекала с крутых боков кугасов вязкая смола, и рыбалка-старик, тот, у кого квартировал взвод Редкодуба, хмурился, вслушиваясь в близкий орудийный гул. Возле него кучкой грудилась загорелая и белобрысая детвора. Почти один на все село остался старик. Ушли с красными кавалеристами рыбалки, подались за ними и женщины. Бросили на просторных теперь улицах и у пустынного моря детишек своих на присмотр дряхлым дедам.

Седьмая кавалерийская отходила под напором многочисленного противника. Дивизия грызлась с врагом у каждого естественного рубежа — ерика [26] Ерик — узкий непроточный залив, глубоко вдающийся в сушу. . Люди не спали двое суток, раненые не выходили из строя. Генерал стремительно наступал, захватив Бирюзяк, Эркетиновскую ставку, Лагань, Оленичево, Яндыки.

Орудия Драценко загремели у села Басинского. Кавалерия измоталась. И вот на помощь подошла пехота.

Противник остановился. Басинский плацдарм преградил путь к городу. В траншеях, наспех вырытых в рассыпчатой земле, пластунов генерала Драценко встретили стрелковые части, курсанты и рота бывших камышан, выведенная из прикумских займищ. Снаряды белых поджигали село. Над редкими витками колючей проволоки появились серые фигуры пластунов. У пластунов от зноя перегорели глотки. Они шли в атаку молча. Штурм был отбит. Повторная и третья атака… Снова отбиты.

Драценко отказался от лобового удара. Генерал направил в обход пехоте пять конных резервных полков. Жители доносили недобрые вести. Конные массы скачут по широкой степи, одинокие кибитки разграблены и сожжены. Степняки подлетали на своих мохнатых лошаденках, долго кричали неизвестно что, потом просили воды, глотали из фляг и потом уже в двух-трех фразах объясняли то важное, для чего они неслись сломя голову к большевистскому лагерю.

— Обход со стороны Башмачаговской, — сказал начдив Хмеликов, расспросив степняков. — Это понятно. Они ищут слабое место, чтобы обрушиться на Астрахань.

Начдив повернулся к комиссару дивизии: