Олег Селянкин - Костры партизанские. Книга 2

— Спасибо… За все спасибо…

— Чего уж там, — вроде бы равнодушно ответила она.

— Нет, спасибо. И не спорь!

Стал поправляться — потянуло Василия Ивановича из дома, неудержимо захотелось поближе познакомиться с людьми, ради безопасности и победы которых он столько перетерпел за эти годы. Вот и побывал почти во всех ротах и батальонах бригады, радуясь тому, что наконец-то он без маски, что теперь он волен говорить истинное свое мнение, а не слова, угодные кому-то.

Это надо обязательно самому испытать, чтобы полностью понять, какое счастье всегда быть самим собой!

Знакомясь с бригадой, Василий Иванович нисколько не удивился, что почти все батальоны оказались укомплектованными полностью. Зато просто зашелся от восторга, глянув на оружие партизан. У него непроизвольно даже вопрос вырвался:

— И все это в боях добыли?

Выпалил и сразу же понял, что глупость сморозил, дал пищу для насмешек: ведь бородатый дедок, которому он вопрос свой кинул, любовно протирал тряпицей, советское противотанковое ружье; Василий Иванович этакое ружьище впервые видел, но сразу определил, что это оно: уж больно хорошо его описывали фашистские солдаты, еще недавно лечившиеся в госпиталях Степанкова.

Однако дедок не хохотнул, не затаил усмешки в своих голубых глазах. Он ответил просто:

— Да разве на одном трофейном оружии мы продержались бы столько лет?

Побывал Василий Иванович и в школе, где директорствовал Федор. Вся школа, в которой было пять начальных классов, в ненастную погоду умещалась в одной горнице избы, стоявшей в стороне от всех прочих и в нескольких шагах от леса. Федор пояснил, что это на тот случай, если фашистские самолеты появятся; чтобы детвора и учителя мигом в чащобе скрылись.

Осмотрел Василий Иванович и «летние классы» — пять самодельных столов в тени деревьев.

Имела школа и около десятка учебников — устаревших, затрепанных до невероятности. А тетрадей не было вовсе. Писали на листах, вырванных из каких-то конторских книг, на газетах и даже на обратной стороне фашистских листовок.

Самой обыкновенной классной доски не было в этой школе!

Все это Василий Иванович схватил сразу опытным глазом, он мог бы кое-что поставить в вину Федору. Например, что не все учителя имели план урока, что есть ошибки и в методике преподавания, но осторожно упомянул только о фашистских листовках. Дескать, не лучше ли обходиться без них?

На это Федор резонно ответил:

— Наши школяры, Василий Иванович, за свою короткую жизнь такое повидали, что фашистская брехня только насмешки рождает.

Не согласился с ним Василий Иванович, но смолчал: дело-то здесь прекрасное вершилось. Невиданное!

Да и учителя его обрадовали, можно сказать, умилили. Их было пять. Все они одновременно вели урок. Каждый для своей группы. И все в одной горнице! Но как они понижали свои голоса, как старались не помешать товарищу!

А Федор, как только подошел к школе, сразу преобразился. И лицом посветлел, и так непосредственно утер своим платком нос какому-то первоклашке, что Василий Иванович сразу же и категорично решил: если в ком-то еще требуется искать талант воспитателя, то из Федора он сам рвется наружу.

Во всех подразделениях бригады побывал Василий Иванович и впервые заметил, что в березовых рощицах светло даже в пасмурный день, а в чащобе из елок царит полумрак и в солнечный полдень. И вообще дьявольски красивы эти бескрайние леса, щедро одаряющие тебя птичьими голосами и воздухом, слаще которого нет ничего на свете. Случалось, он часами сидел под каким-нибудь деревом или у извилистой речки, берега которой тонули в зарослях плакучих ив, сидел и слушал лес, его шорохи, вздохи и перешептывание, невольно думая о том, сколько же здесь земли, которая и слыхом не слыхивала о гитлеровцах. Так недвижим был в эти минуты, что красноногие аисты спокойно прохаживались почти рядом с ним.

Но особенно поразило его половодье: все речки и реки, которые попадались ему в пути, были полны до краев, и стоило берегу чуть понизиться — они стремительно бросались в атаку: и вот уже целая роща белоствольных берез стоит не просто в воде, а в озере, где ласковый ветерок лишь на короткое время способен вызвать легкую рябь.

Словно наверстывая упущенное, все дни Василий Иванович проводил где-нибудь в расположении бригады, разговаривал с людьми и зачастую лишь поздней ночью возвращался в избу, где его неизменно ждала Нюська. Она не упрекала в том, что он будто бы забыл о ней, она просто кормила его и после этого долго мыла посуду и вообще копошилась в кухне, так долго занималась всякими хозяйственными делами, что он засыпал, так и не сказав ей иной раз даже слова.

А вот сегодня Нюська не встретила его на пороге. Он, конечно, заметил это, но не придал особого значения: могла же Нюська заболтаться с какой-нибудь приятельницей? У нее этих приятельниц — арифмометр надо, чтобы всех учесть.

В одиночестве и поужинал. И спать лег, так и не дождавшись Нюськи. Он знал, что этот район полностью контролируют партизаны, значит, ничего плохого с ней не могло случиться. Потому и спал всю ночь спокойно, как и положено человеку, совесть которого чиста. Зато утром, убедившись, что Нюська так и не приходила, Василий Иванович встревожился, первым делом побежал к дежурному по бригаде, спросил, не было ли минувшей ночью чего необычного? Тот не уловил его большой внутренней тревоги, ответил точно по уставу: дескать, за время моего дежурства фашисты активности не проявляли, так что…

Вдоволь набегавшись с дипломатическими вопросами, Василий Иванович набрался смелости и у всех знакомых стал прямо спрашивать, не знают ли они, куда, зачем и надолго ли ушла Нюська? Одни недоуменно пожимали плечами, другие вроде бы и знали что-то, но от разговора почему-то уклонялись, спешили проститься. Только Мария сказала, не пряча упрека:

— Ушла она от вас, Василий Иванович. Насовсем ушла.

— Как так ушла? — изумился он, не сразу осознав всю глубину случившегося.

— Ножками, — буркнул Григорий, стоявший рядом.

Мысль о том, что Нюська ушла к другому, сразу же отпала: он верил, что его она любила по-настоящему.

Тогда почему же она ушла, почему? Или он нечаянно обидел ее? Постой, постой — обидел…

Неужели обиделась, что ласковых слов не говорил, в любви вечной не клялся?

Нет, Нюська не такая, она и без слов верила ему…

Может, вина его в том, что не вел с ней разговор о будущей совместной жизни? Вот это возможно…

Только что можно было сказать ей, если он сам к окончательному выводу не пришел? А врать напропалую, как некоторые, он не умеет. Чтобы принять окончательное решение, ему время нужно было. Легко ли от двух сынов отказаться?