Олег Селянкин - Костры партизанские. Книга 2

Василий Иванович конечно же думал об этом. Он даже был уверен, что многие из них, сегодняшних партизан, — по возрасту и здоровью соответствующие — вольются в Советскую Армию, станут ее пополнением, а другие… Да разве сейчас мало дел в районах, калеченных и перекалеченных войной, разве там не нужны люди на ответственные посты или просто в учреждения, организации?.. Кое-кто, разумеется, и домой сразу же вернется. Чтобы трудиться для фронта и будущей жизни, трудиться на фабрике, заводе или в родном колхозе.

Но годы работы рядом с вечно подозрительным Зигелем многому научили и прежде всего — не спешить высказывать свои мысли, уметь сначала другого выслушать. И он промолчал, чтобы Пилипчук высказал то, до чего он сам давно додумался. Лишь одно в его словах было новое, неожиданное:

— А кое-кто, дорогой Василий Иванович, и дальше на запад пойдет. Например, для помощи партизанам Польши. Улавливаете?

Вопрос риторический. Василий Иванович уловил уже не только это, он понял и то, что его личная дорожка должна побежать именно туда, на запад. Но опять предпочел отмолчаться.

— Каргина, например, высшее командование именно для этой цели использовать намеревается. Он — командир решительный, инициативный. Как, одобряете?

Василий Иванович ответил без промедления:

— На Ивана Степановича во всем и полностью положиться можно.

— Полностью, говорите? А вот мы все считаем, что рядом с ним желательно иметь еще одного жизнью проверенного человека. Такого, который бы и с ним ладил, и помог ему в сложной местной обстановке разобраться.

Хорошо, что не видно, как восторженно бабахает сердце!

— Короче говоря, мне поручено узнать, как вы отнесетесь к тому, если именно вы будете при Каргине этим человеком?

Василий Иванович, не покривив душой даже в малом, мог бы ответить, что готов идти с Каргиным хоть сегодня, хоть сейчас и куда угодно, только зачем так откровенно свою радость выказывать? Да и не майор Пилипчук будет принимать окончательное решение. Поэтому он ответил сдержанно:

— Согласен.

Василий Иванович предполагал, что вопрос о его новом назначении будет решаться еще несколько дней, может быть, и недель, но уже следующей ночью его через посыльного вызвали в домик, где жил командир бригады. Здесь, кроме Александра Кузьмича, Николая Павловича и Пилипчука, сейчас были еще Каргин и какой-то мужчина в штатском, который хозяином сидел во главе стола. Он, этот человек в штатском, но с выправкой кадрового военного, поздоровавшись с Василием Ивановичем за руку, спросил без промедления, спросил буднично, словно заранее зная ответ:

— Решение свое, надеюсь, не изменили?

Василий Иванович не успел ответить, он еще раздумывал, ожидать ли ему приглашения сесть или самому выбрать себе место, а Каргин уже пододвинулся, ладонью показал на лавку рядом с собой и сказал спокойно, будто давно и хорошо знал этого человека в штатском:

— В нашем отряде, дав слово, раком не пятятся.

Человек в штатском одобрительно усмехнулся и заговорил спокойно, похоже, взвешивая каждое слово:

— Тогда перейдем к делу…

И, ни разу не изменив тона, не повысив голоса, он рассказал о том, что почти за пять лет оккупации Польши гитлеровцы уничтожили тысячи поляков, сотни тысяч их угнали на каторжные работы в Германию. Но все эти годы польский народ вел и ведет самоотверженную борьбу за освобождение своей родины. Под руководством Польской объединенной рабочей партии вел и ведет. Именно это крайне и встревожило эмигрантское правительство Польши, все эти годы отсиживавшееся в Лондоне. Настолько встревожило, что сейчас, когда Советская Армия бьется с фашистами уже на территории Польши, делается все для того, чтобы ослабить антифашистское движение, расколоть его ряды. Даже на откровенные провокации и террористические акты пошли эти подонки!

— Теперь ясно, в каких условиях вам придется работать?

Этим вопросом человек в штатском закончил свою короткую речь и пытливо посмотрел сначала на Василия Ивановича, потом на Каргина. Те, переглянувшись, встали, давая понять, что вопросов не имеют.

— И последнее. О том, где скоро будете работать, прошу никому ни слова.

— Об этом их предупреждать не надо. Уверен, они и друг другу слова не промолвили о новой совместной работе, хотя оба знали о ней, — сказал Николай Павлович.

— Тем лучше, — сухо отрезал человек в штатском. — Если вопросов нет, можете идти.

И они ушли в теплую летнюю ночь, ушли под яркие звезды, сверкавшие в черном небе.

Ушли внешне спокойные, хотя каждый невольно и с тревогой думал: «Как-то будет там, на новом месте?»

Сегодня с самого утра, как только Каргин ознакомился с боевым приказом по бригаде, все вдруг стало необычайно прекрасным и по-хорошему волнующим: и березы, сквозь зеленую кружевную листву охотно пропускавшие к земле солнечные лучи, и самые привычные ромашки, доверчиво тянувшиеся к щедрому на тепло солнцу. Даже какая-то шальная кукушка сегодня заверяла всех партизан, что жить им еще да жить, лет до ста жить, не меньше. Все казалось таким прекрасно-радужным потому, что наконец-то получен тот самый приказ, о котором мечтали три долгих года: «…скрытно перебазироваться в указанный район, быть готовыми по условному сигналу перерезать шоссе Минск — Брест… Цель операции — воспрепятствовать бегству фашистов из-под ударов Советской Армии…»

В приказе особо подчеркивалось, что главный удар по гитлеровцам наносит Советская Армия, что партизанской бригаде отводится лишь вспомогательная роль, что ей надлежит полностью подчиняться приказам командования Советской Армии, если таковые поступят.

Радовало Каргина и то, что с ним снова были проверенные друзья. И Василий Иванович, и Федор, и Юрка с Григорием. Правда, не было Петровича, Павла… Что ж, сегодня в живых не было многих из тех, с кем война породнила за эти годы. На то она и война…

Не у одного Каргина — у всех партизан было такое же приподнятое настроение. Даже Григорий, когда узнал, что им предстоит идти в район той самой Припяти, которой он так панически боялся три года назад, не смог скрыть своей радости и сказал с каким-то особым значением, понятным только ему:

— Значит, опять Припять!

Юрка немедленно откликнулся подковыркой:

— Гляди, чернявый красавец, и эти сапоги там не утопи!

— Не, теперь я ученый, теперь я, может, и за теми сныряю, — осклабился Григорий.

Трое суток шла рота лесами и болотами, избегая попасться кому-либо на глаза, торопилась к сроку в тот район, где приказано было быть. Шла не просто так, «по солнышку», а по точному маршруту, разработанному в штабе бригады или того выше.

Со дня на день, с часу на час ждали начала желанного наступления Советской Армии, и все равно далекие артиллерийские раскаты раздались неожиданно. В ночь на 22 июня раздались. И с того момента, когда услышали лишь первый вздох далекого, но такого мощного и яростного грома, люди и вовсе потеряли покой: ждали, что вот сейчас радист выскочит из своего шалаша и крикнет Каргину: дескать, есть сигнал! Именно крикнет, а не доложит: радист — он тоже человек.