Олег Селянкин - Костры партизанские. Книга 2

Выходит, не так уж и сильна ее любовь была, если еще самую малость подождать не могла.

Что ж, вольному воля…

И он молча зашагал к себе, на прощание даже не кивнув ни Марии, ни Григорию.

— Какую бабу проворонил! — зло и с откровенной завистью сказал Григорий, когда Василий Иванович уже отошел на приличное расстояние и не мог услышать его.

А Мария промолчала. Они с Нюськой часа два или три проревели, когда прощались. Ей-то, Марии, страдалица Нюська и высказала то главное, из-за чего решилась исчезнуть с глаз Василия Ивановича. Нет, не обиделась она на него ни за кажущуюся черствость, ни за вроде бы невнимание к ней. Лучшего мужа Нюська себе не желала и желать не будет. Только Василию Ивановичу, чтобы он жил счастливо, не такая жена нужна, как она, Нюська: у нее в прошлом есть грязные пятна, так не ждать же, чтобы они незримо и на него легли, его жизнь испоганили?

Потому и ушла насовсем, слезами обливаясь, что большого, настоящего счастья ему желала.

Промелькнули весенние месяцы, и вступил в свои права июнь — месяц цветения луговых трав, то самое время года, когда все живое набирает силу. Действительно, и травы цвели, и солнце весело щурилось с небесной бездонной голубизны — вроде бы все шло обычно, как и полагалось по законам, выработанным самой природой. Однако в бригаде чувствовали неумолимое и стремительное приближение того часа, которого с таким нетерпением ждали все эти долгие годы. Приближение этого заветного часа угадывалось и в том, что Большая земля еще настойчивее требовала данных о фашистских частях, особо подчеркивая, что ее интересует даже малейшее их перемещение. Да и в небе над Белоруссией теперь почти каждый день и по нескольку раз появлялись краснозвездные самолеты-разведчики. И в штабе бригады все последние дни царила какая-то подчеркнуто строгая деловая тишина. Временами ее нарушал лишь майор Пилипчук, громко требовавший, чтобы к нему немедленно вызвали такого-то.

У всех дел было предостаточно, все куда-то спешили. Один Василий Иванович по-прежнему слонялся по бригаде. И невольно лезло в голову, что командование бригады забыло о нем. Тогда он сам нашел себе дело: едва появлялись свежие газеты, сразу же забирал их, просматривал от первой до последней строчки и после этого шел к бойцам роты Каргина. Нет, он не скликал, не зазывал людей, не собирал их специально, используя власть кого-то из командиров. Он просто подсаживался к одной из групп и разворачивал газету; а еще немного погодя вокруг уже толпились бойцы, внимательно слушавшие то, что он читал, и особенно — его комментарии к прочитанному.

Но все равно очень неуютно чувствовал себя Василий Иванович. У него все время было такое ощущение, будто, уходя, Нюська унесла с собой что-то такое, без чего ему жить очень трудно, почти невозможно. Особенно чувствительна эта утрата была в первые дни после исчезновения Нюськи. Настолько чувствительна, что он со своим горем однажды нарочно пошел к Виктору, который, если верить разговорам, до сих пор остро переживал гибель Клавы. Шел с надеждой, что уж Виктор-то обязательно поймет его, а встретились… Что ж, Виктор основательно возмужал за эти почти два года. В плечах раздался, заматерел и усищами обзавелся; и в глазах его прочно обосновалась серьезность, а не мальчишеская дерзость. Но поговорили о том о сем, минут десять или пятнадцать поговорили, и понял Василий Иванович, что Виктор по-прежнему смотрит на него только как на своего командира, что в разговоре с ним души своей не распахивает, а лишь чуточку приоткрывает ее. Почему? Отвык или возрастная разница сказывается? Скорее всего — последнее. Да и стыдно было Василию Ивановичу плакаться на судьбу этому парню, который еще три года назад был безусым школяром. Они разошлись, сохраняя друг к другу душевное тепло, не больше. Не избегали, но и не искали новой встречи.

Днем Василий Иванович еще крепился, а вот ночами, когда за печкой веселился сверчок, он упорно думал о том, почему начальство не вызовет его к себе, не даст даже самого малюсенького задания. Может быть, не доверяет? Может быть, в Степанково, в той проклятой должности, он что-то сделал не так? Промахнулся в малом и тем на себя недоверие навлек?

Однако ему разрешалось ходить куда вздумается: человека, потерявшего доверие, наверняка кое в чем ограничили бы.

Но вот сегодня посыльный штаба бригады прибежал и за ним, сказал вроде бы обыденное: мол, вас начальник штаба бригады до себя зайти просит, а Василий Иванович так разволновался, что никак не мог застегнуть пуговицу на вороте рубахи. И сказал посыльному, сказал исключительно для того, чтобы скрыть свое волнение:

— Доложи, что следом за тобой иду.

В штабе, когда он вошел туда, были только майор Пилипчук и Федор — взъерошенный, злой. Однако, увидев Василия Ивановича, он вроде бы несколько смутился, привычно пробежал пальцами по ремню, но глаз не отвел.

— Ну, чего замолчал? — усмехнувшись, спросил майор Пилипчук и, не дожидаясь ответа Федора, почтительно встал, дружески пожал руку Василия Ивановича и не сел до тех пор, пока тот не облюбовал себе место у распахнутого окна, не уселся там. — Давай развивай свои доводы, при Василии Ивановиче развивай, — опять подстегнул он Федора.

— Думаете, испугаюсь? — фыркнул Федор и сразу же заговорил, обращаясь только к Василию Ивановичу: — Они засунули меня в директора и думают, что я здесь окопаюсь! Им, видите ли, нежелательно, чтобы такая персона, каковой директор школы является, в боях участвовала! Вот я и говорю, что есть у нас здесь же, рядышком, настоящий человек, которого и поберечь стоит, который и для должности директора школы — лучше не найдешь! На вас, Василий Иванович, намек даю!

Василий Иванович не успел возмутиться вслух, он еще только подыскивал слова, чтобы достойно осадить Федора, а Пилипчук уже сказал, вдруг устало опустив плечи:

— Не будем транжирить время. Что касается тебя, Федор, то сейчас занятия в школе прекращаются. Вроде бы на летние каникулы мы вас распускаем. — И, помолчав, добавил: — Сейчас вот-вот здесь такое начнется, что… Короче говоря, считай, что тебя временно в роту Каргина откомандировали.

Федор, словно испугавшись, как бы начальник штаба не переменил своего решения, метнулся к двери и уже из-за нее торжествующе ответил:

— Есть немедленно к Каргину явиться!

Захлопнулась за Федором дверь, остались они одни, тогда, глянув на Василия Ивановича, будто окаменевшего у распахнутого окна, Пилипчук и заговорил вновь, заговорил по-прежнему бодро:

— Тут, Василий Иванович, дело такого сорта… Хотя, чего дипломатничать? Мы свои люди, поймем друг друга… Так вот, комбрига сейчас неожиданно вызвали к высокому начальству. Подчеркиваю: неожиданно вызвали. Ну, он и поручил мне провести эту предварительную разведку. Соль вся в том, что очень скоро кончится здешняя партизанская жизнь. И, надеюсь, вы, Василий Иванович, уже думали о нашей дальнейшей судьбе?