Матэ Залка - Рассказы

Одного того, что мы творили в Сербии, было достаточно, чтобы в порядочном человеке перевернуть все вверх дном.

Но нас еще опьяняли агитационные трюки: в каждом сербе мы видели «комитаджи», [4] Комитаджи — македонские партизаны, начала XX века. в каждом селе ждали нападения с тыла и неистовствовали, стреляя слепо и безжалостно.

Вероятно, во мне от природы было заложено чутье к правде. Во время одной из передышек между боями я возмущенно сказал своему капитану, к которому относился как к старшему другу и считал его человеком культурным и гуманным:

— Хотел бы я видеть, как бы поступили мы, венгерцы, если б сербы так же ворвались к нам, как мы к ним?

Я получил совершенно неожиданный ответ.

— Бросьте эту социалистическую галиматью. Так не должен рассуждать будущий гусарский офицер, — ледяным тоном сказал мне командир.

«Гусарский офицер»?!

Весною пятнадцатого года мы уже не были конницей. Генерал барон фон Фрорейх погубил соединенную австро-венгерскую кавалерию, послав ее в атаку с четырехкилометрового расстояния на девять рядов густых проволочных заграждений русских. Гусары, уланы, кирасиры были разбиты наголову. Штабы армий, корпусов и дивизий поделили между собой жалкие остатки кавалерии, образовав из них небольшие тыловые разъезды, а во время передвижения используя их для разведывательной службы. Наш полк тоже спешили, коней отправили в тыл и превратили гусар в «пластунов» — стрелков. Нельзя сильнее унизить кавалериста, чем заставив его воевать пешим. Да… Низкий поклон генералу фон Фрорейху!..

Между собой мы рассуждали так:

— Нам эта война не нужна. Эрцгерцог Фердинанд терпеть не мог венгерцев. Какого же черта мы должны мстить за его смерть?

Это было наивно даже по тем временам. Лейтенант Дьюси Борнемисса, отец которого близко стоял к «венской политике», высмеивал нас:

— Не ходите в дугаках, мальчики!.. Венггия без Австгии ломаного ггоша не стоит. А если одегжит вегх фганцузская тенденция, нам, венггам, пгидется поплакать.

— А что такое французская тенденция?

— Великая Гумыния — газ! (С нашей Трансильванией!) Великая Сегбия — два! (Конечно, с нашей Бачкой!). Ну, а главное — чехи! Они тоже щелкают зубами.

Я не был искушен в политике. Мне было всего двадцать лет. Я был молодым провинциалом, которого отец раньше срока заставил отбыть военную службу, чтобы уберечь от опасностей столичной жизни. Но у меня были свои мысли, которых я никому не высказывал, зная, что они не встретят сочувствия. В то время как мы ожесточенно спорили о высоких материях, я думал: «А какая от этого всего польза гусару Яношу, который с самого начала войны, не имея отпуска и ни единого ранения, тянет вшивую лямку?»

Янош был крестьянином нашего села. Он служил в гусарах с десятого года и вернулся с действительной перед тем, как мне предстояло отбывать срок в его полку. Я посетил его дом и расспрашивал об офицерах и о порядках в полку. Мы подружились. Я бывал у него несколько раз. Хозяйство у него было маленькое, но исправное. Сам он был трезвый, спокойный, неторопливый человек. В первый же день мобилизации он попал в мой взвод, и тут я еще лучше узнал его.

В начале войны на сербском фронте вошло в систему отдавать занятые в бою пункты на разграбление солдатам. Делалось это с целью вызвать в людях ожесточение и вражду. После взятия Шабаца в шумной сутолоке разгрома я вдруг увидел Яноша, который, спокойно сидя верхом, держал в руке поводья нескольких лошадей и, покуривая трубку, с каким-то холодным презрением оглядывал мрачную картину. Я подъехал к нему.

— Что же, Янош, разве вам не интересно порыться в сербских магазинах?

— Нет, господин вольноопределяющийся. Не любитель я. Да позволено будет сказать — худой конец тому, что так начинается.

Среди всеобщего азарта, когда седельные мешки набивались совершенно ненужными вещами — шелковыми панталонами, коробками с пудрой, которые при следующем же переходе выбрасывались в придорожные канавы, когда люди с горящими глазами разбивали витрины и врывались в частные дома, — величественно равнодушная фигура Яноша произвела на меня потрясающее впечатление.

Надо сказать, что к тому времени не только солдаты, но и некоторые из офицеров пристрастились к даровым «трофеям»… конечно, они действовали осторожно, стараясь не привлекать внимания начальства.

Превратности войны перебросили наш полк с сербского фронта на северный. Русские войска уже вторгались в Карпаты и местами глубоко заходили на венгерскую территорию. Сюда были брошены венгерские части и для демонстрации «братской дружбы» несколько баварских полков. Нас снова посадили на коней и направили против русской лавины. В этих боях мы действительно творили чудеса. Тут-то проявилась гусарская лихость, сообразительность и решимость, доходившие порой до безрассудства. Я почувствовал это, когда русские войска уже находились на территории Галиции. Под Карпатами венгерцы дрались «по-настоящему», в Галиции они сражались по долгу службы.

Конечно, в то время я не мог объяснить себе причину всего этого так, как могу это сделать сегодня.

Я уже говорил, что мой отец заставил меня пойти на военную службу раньше срока. Эта странная мера имеет свою историю. Еще в гимназическом возрасте я начал увлекаться литературой и в школьном «кружке литературной самодеятельности» стяжал славу завзятого новеллиста. Перейдя в старший класс, я стал печататься под честной фамилией, унаследованной мною от отца. Летом тринадцатого года между мною и отцом возник конфликт. Причиной его послужила новелла, напечатанная в одном из номеров радикальной газеты нашего города, — «Новая провинция».

В новелле говорилось о том, как молодой начинающий художник влюбляется в красивую девушку и умоляет ее позировать ему для большой картины. Барышня долго колеблется, но искренность любви художника убеждает ее согласиться. Она приходит в ателье. В золотых бликах солнца ее тело прекрасно. Автор с увлечением описывает, как пламя любви перерождается в творческую энергию. Создается замечательное произведение, дающее художнику славу и мировое имя.

Я был тогда очень зелен. Тему, манеру и стиль я заимствовал в небольшом кружке, собиравшемся ежедневно в кафе. Здесь воспитывалась наша литературная молодежь. Мы подражали французским натуралистам и были глубоко уверены, что в «святую чашу искусства» мы тоже прибавили драгоценные капли истинного творчества. Тема, которую я взял, ходила в нашем кружке как эпидемия.

Мои друзья — и поэты и драматурги — писали на эту тему «вечные» творения. Газета напечатала мою новеллу подвалом, и это произвело сенсацию.

Как раз в то же время и на ту же тему написал рассказ один из столичных писателей, но изложил сюжет в сатирическом преломлении. Рассказ был построен так: художник и его возлюбленная становятся честь честью женихом и невестой. Художник гостит в имении ее родителей. Однажды молодая пара идет купаться. Между дамской и мужской кабиной — небольшая щель. Невеста долго возится с переодеванием. Жених с любопытством заглядывает в щель. Девушка это замечает и решает окончательно очаровать его. Но, увы! В ее фигуре оказались недостатки. Расстроенный художник немедленно уезжает в столицу и оттуда посылает невесте обратно свое кольцо.