Матэ Залка - Рассказы

— Ну, Петер, ты теперь тоже демобилизован!

Алексей вернулся на свое место, и не переставая улыбаться, сказал что-то Никифору. Тот неловко усмехнулся и опустил глаза.

Эрвина удивило, что Алексей держит себя как равноправная договаривающаяся о перемирии сторона. Значит, он вполне серьезно отнесся к вопросу.

Хозяйка быстро привела в порядок помещение, накормила поросенка, напоила корову из ведра.

Эрвин вспомнил, что у него должна была остаться плитка шоколаду. Он открыл ранец, нашел шоколад и, разломив его, большой кусок дал мальчику, а поменьше протянул матери, которая молча приняла подарок.

Стемнело. Но Эрвин не позволил зажечь лампу.

Когда русские увидели, что венгерцы не собираются вести их сегодня в свои окопы, они быстро разделись и улеглись рядом на соломе. Старик Кирст тоже стал устраиваться на ночь. Эмбер Петер все вертелся около хозяйки.

— Ты смотри, без грубостей, — строго предупредил его вольноопределяющийся, укладываясь и накрываясь шинелью.

Усталость дала себя знать. Все почти мгновенно заснули.

Вдруг Эрвин почувствовал, что кто-то трясет его за плечо. На фронте спят чутко. Эрвин открыл глаза и не двигаясь стал вглядываться в темноту.

— Тсс… Пойдемте во двор, — послышался шепот ефрейтора.

Небо серебрилось. Ярко светила полная луна. В доме, казавшемся погруженным в тень, все спало. В тишине особенно четко доносилась отдаленная перестрелка. Тени от лунного света вытянулись и стали резче. Эрвину казалось, что этот хутор один из самых тихих и спокойных уголков мира.

— Что скажете, Йошка?

— Видите ли, я хочу… перебежать, — сказал ефрейтор вполголоса.

— Как, теперь?

— Да, этой ночью.

— Не спешите, мой друг. Я не советую вам.

— Чего же мне еще ждать?

— Мы причинили сегодня русским достаточно неприятностей. Ночная атака… Новые позиции… Состояние нервное, вы сами должны понимать. Они слегка напуганы и не ждут перебежчиков. Если вы покажетесь у их проволочных заграждений, вас могут, чего доброго, пристрелить, — не из злобы, а просто из страха.

Виола помолчал немного.

— Что же делать?

— Потерпите немного. — Эрвин сам не знал, почему он говорил так. Но ему было легче и спокойнее, когда рядом с ним был этот маленький, коренастый человек, он чувствовал в нем опору.

Они прошлись по двору. Виола, видимо, колебался.

— Хорошо, — сказал он наконец. — Я останусь. Но только долго ждать не буду. И вы тоже решайтесь. А теперь я пойду туда.

— Куда это? — удивился Эрвин.

— К лейтенанту.

— Что вы хотите делать? — Эрвин вспомнил, что убийц всегда тянет на место преступления.

Но ефрейтор, видимо, уже обдумал все заранее. У стены хлева стояла лопата. Он взял ее.

— Понимаю, — проговорил Эрвин. — А знаете что, пойдемте-ка вместе.

— Не верите? Думаете, перебегу? — В голосе Виолы послышалась печаль.

Эрвину стало неловко.

— Идите, идите, — буркнул он. — Вы, я вижу, отцу родному не верите.

Виола вскинул винтовку на плечо, взял лопату и вышел за ограду. Через несколько мгновений его силуэт скрылся из виду, и звук шагов затих.

Оставшись один, Эрвин некоторое время находился в состоянии полной отрешенности от окружающего мира. Им овладело сладостное спокойствие, какого он уже давно не испытывал. Но постепенно очарование стало исчезать.

«Собственно, где я теперь? Между двух фронтов. На волнорезе двух враждующих стихий. Вправо — русские, враги. Враги ли?.. Влево наши, свои. Лежат в грязных окопах тысячи, сотни тысяч — солдаты, товарищи. И офицеры. Свои ли они?.. Какой хаос!..»

Обрывки мыслей, образов неслись в голове, как гонимые ветром осенние листья.

…Фронт. Армия. Бои. Дисциплина. До сих пор он говорил об этом витиеватыми периодами. «Эта война — кровавая авантюра… Люди, тянущие лямку войны, начинают отрезвляться от дурмана… Победный туман…» Речи. Приказы. Слова команды. И слезы матерей. И письма господина профессора, который хвалит его за равнодушное пренебрежение к чинам, за то, что он «видит насквозь весь механизм войны». Но что конкретного предложил господин профессор? Слова, одни слова. А война идет сама по себе, спотыкаясь, как ослепшая лошадь. Вошь. Холера. Братские могилы. Штыковые атаки. Артиллерийская подготовка. Лейтенант Фрей… Виола. Да, Виола, не профессор, однако он решил для себя вопрос о войне. И Кирст. Он тоже не хочет в пятый раз идти на фронт…

«Ну, а я? Антимилитарист. Социалист. Что мне делать?»

С русской стороны вдруг открылась винтовочная стрельба. Металлическим голосом заговорил быстрострочный пулемет.

Эрвин привычно втянул голову в плечи и побежал к Дому.

Но стрельба так же резко оборвалась, как и началась.

И вдруг затрещало снова, уже со стороны венгерцев. Зазвенели осколки разбитого стекла. В доме все проснулись.

«Что-то с Виолой?» — думал Эрвин, вбегая на крыльцо.

Пули свистали очень низко. С деревьев осыпались листья, падали срезанные ветки. И внезапно опять все стихло.

«Как боятся друг друга! Люди… Братья…»

— Что?! Патруль?! — встретил Эрвина вопросом Эмбер Петер, приподымаясь на соломенном ложе.

— Это ложная тревога. Спи спокойно. Виола на посту.

— Всегда так бывает в первую ночь на новых позициях, — раздумчиво сказал Кирст.

— А мы тут тихонько отсидимся несколько дней. Никому и в голову не придет искать нас.

— Перемирие, — сонным голосом угодливо протянул Эмбер.

«Кажется, и до него дошло», — обрадовался Эрвин.

Хотя Мирослав не просыпался во время перестрелки, мать беспокойно качала люльку, что-то тихо напевая. Эрвин долго лежал с открытыми глазами. Ганя уже, видимо, заснула, когда во дворе послышались шаги. Эрвин вскочил, взял винтовку и вышел из избы. Со стороны гумна подходил Виола. Он прислонил лопату к стене хлева, снял винтовку с плеча и разрядил ее.

— Что? Не спите еще? — спросил он спокойно.

— Ну, как?

— В затылок навылет. Я прибрал, чтобы глаз не мозолил.

- Правильно.

Виола вошел в дом. Эрвин остался один. Ему хотелось разобраться в своих мыслях.

«Положение совершенно ясное. Это бунт. Открытое возмущение против дисциплины, войны, против самой идеи нации. Я стою перед голым фактом. Хватит ли во мне силы и решимости действовать логично? Не так-то это легко, как думают некоторые. Но откуда берется смелость у этих простых людей, у рядовых солдат? Откуда у них такое спокойствие и уверенность? Может быть, оттого, что не их вина… Но ведь и не моя тоже».

Луна начала бледнеть, когда вольноопределяющийся вернулся в дом. Все спали. Только Ганя, сидя на кровати, кормила Мирослава, который вяло жевал грудь, — ребенок был уже большой. Эрвин подошел к нему и молча взял его на руки. Запах сонного детского тельца напомнил ему собственное детство: мать, семью, родной дом. «Что-то с ними теперь?»