Шамиль Ракипов - О чём грустят кипарисы

На следующей странице — новое стихотворение Лейлы:

— Бить тебя некому, — проворчала я, захлопывая альбом.

Вошла моя поэтесса, чистенькая, свеженькая, как яблонька в цвету. И досада моя сразу улетучилась. Отводит душу в стихах, пусть, жизнь всё равно своё возьмёт, рано или поздно.

Лейла быстро оделась, села на подоконник, взяла письмо.

— «Дочь неба, дочь ночи, Жемчужная Луна, Лейла, прекраснейшая из прекрасных, нежная роза моя!..» Слова Жемчужная Луна с большой буквы. — Она лукаво глянула на меня, рассмеялась.

«Ты создана для счастья, как птица для полёта», — подумала я и тоже рассмеялась. Нежность к подруге, гордость за неё переполняли моё сердце.

— «Ворота в Крым распахнуты, — продолжала читать Лейла, — скоро будет сорвана чёрная завеса с моей колыбели — Алупки. Солнце оживит долины, которые без нас были мёртвыми и бесплодными. Гордые Крымские горы каждым своим камнем проклинают фашистов и ждут своих освободителей, хозяев. Ждать осталось недолго. Может быть, гитлеровцы уничтожили мой родной дом, взорвали надгробные камни моих предков, сожгли мой сад, но земля осталась, а в ней — корни, которые никогда не иссохнут, не умрут, потому что пропитаны нашим потом и кровью, слезами наших матерей. Пусть мы с тобой придём на пепелище — построим новый дом, который простоит тысячу лет, вырастим новый сад, который будет краше прежнего.

Я счастлив, что ты согласна поехать со мной в Алупку, познакомиться с моими родителями. Правда, на душе у меня неспокойно, сердце отказывается верить в слишком большое счастье. Боюсь, что ни отца, ни матери я никогда уже не увижу. Фашистские изверги, отступая, оставляют за собой кровавый след, не щадят никого. Но что бы ни случилось, моё приглашение остаётся в силе.

У немецких лётчиков от былой наглости не осталось и следа. Если не капитулируют, уничтожим все их самолёты, до последнего. Два дня назад таранил «раму», кончился боезапас, упускать не хотелось. Получилось не очень удачно; «раму» свалил, но самому пришлось выброситься с парашютом.

Огромный привет твоей прекрасной, как Шахерезада, подруге — Магубе. Жалею, что у меня только одно сердце, было бы второе, я бы отдал его ей…»

Я от души расхохоталась, а Лейла, покачав головой, продолжала:

— «Удачных полётов вам, страшные ночные ведьмы для врагов, милые, нежные ангелы для друзей.

До скорого свидания, бесценный клад моей души, немеркнущая звёздочка моя! Твой до могилы — Ахмет-Меджнун…»

Как долго шло письмо!

— Мы же всё время улетаем от писем, отстают, — сказала я. — Читай второе.

«Лейла развернула треугольник, быстро пробежала письмо глазами, тихонько застонала и протянула его мне:

— Читай сама, не могу.

Письмо было коротким. Ахмет сообщал, что родителей у него больше нет: немцы, перед тем, как оставить Алупку, повесили их.

Минут пять мы сидели молча. Глянув на часы, Лейла вскочила, одёрнула гимнастёрку.

— Будем ужинать. Скоро на аэродром.

— Я не хочу, уже поела. И плитку «Колы» сгрызла. Чашку чаю выпью с тобой за компанию.

Убрав полотенце, которым был накрыт ужин, Лейла сказала:

— Видишь? На троих хватит. Такая у меня хозяйка. Хлопочет день и ночь, не знаю, когда она спит. Предложила ей деньги, обиделась, говорит, вы наши освободительницы, избавительницы, да пусть у меня руки отсохнут, если возьму.

— И я предлагала, и другие девушки — хозяйки даже слышать не хотят.

— Я утром заглянула в столовую — никого, одна наша повариха сидит, плачет. Что случилось, спрашиваю. Оладьев, говорит, напекла, никто не ест, остыли совсем. — Лейла поставила передо мной чашку. — А я свою хозяйку обижать не хочу. Муж у неё в сорок первом ушёл к партизанам, погиб, сын на фронте, а дочь немцы угнали в Германию.

— В каждом доме горе. У моей хозяйки муж пропал без вести. Сама чудом осталась жива. Немцы затолкали её в машину вместе с другими женщинами, заподозрили, что помогают партизанам, повезли куда-то. Партизаны устроили засаду, выручили. А сначала нам показалось, что война обошла Карловку стороной.

— Да, полютовали фашисты в Крыму.

Чтобы отвлечь Лейлу от мрачных мыслей, я рассказала о своём разговоре с Бершанской по поводу наших «петель». Лейла немного оживилась.

— Давай после войны отправимся вдвоём в турне за границу, — предложила она. — В афишах напишем: «Ночные ведьмы! Фигуры наивысшего пилотажа, которые ещё не имеют названий!» Это будет интереснее, чем, например, катание облезлых медведей на велосипедах… Вообще я терпеть не могу цирк. Зверей жалко, да и артистов тоже, особенно женщин и клоунов. Раз в жизни посмотрела и зареклась: ноги моей в цирке не будет. Само слово «арена» вызывает у меня отвращение. А на тех, кто любуется боем быков, предсмертными судорогами животных, кишками в лужах крови, я бы бросила бомбы.

— А сама предлагаешь турне.

— Это совсем другое. Тут мы будем содействовать развитию авиации. Заработаем кучу денег, приедем сюда, в Крым…

— Что замолчала? Продолжай, продолжай. Что дальше?

— Дальше фантазии не хватает.

— Построим дворец из ракушечника для начала… Так?

— Значит, согласна? — сразу отозвалась Лейла.

— Конечно. Всю жизнь мечтала о собственном дворце на берегу моря.

На аэродроме мы увидели группу девушек, ремонтировавших самолёт. Среди них — мой штурман. Всё свободное время она проводила с техниками и вооруженцами, помогала им, копалась в моторах.

Девушки, занимаясь делом, щебетали, как птички:

— Пока не кончатся патроны…

— Все ракеты — в небо! Не везти же их обратно… Ясно, речь идёт о салюте в честь Победы.

— Это будет что-то сверхъестественное. По всей стране — народное гулянье. Все будут поздравлять друг друга, смеяться и плакать, целоваться, знакомые и незнакомые.

— По радио только песни, музыка, стихи…

— Женщины в платьях, на ногах туфли…

— Мамочка моя…

Полк получил задание бомбить передний край обороны немцев, а я — дежурить по аэродрому. Проверила площадку — сухая, ровная, просторная, такой ещё у нас не было. Первой в эту ночь вылетала наша 4-я эскадрилья.

Полетели. В первый боевой вылет отравилась одна из «новеньких». На самолёте, который сегодня ремонтировался.