Марчелло Вентури - Белый флаг над Кефаллинией

Генерал молча поблагодарил их взглядом. Все же он повидался с ними, выслушал каждого, и спасительное спокойствие воцарилось в его душе, сняв как рукой всю усталость. Теперь он знал, что его мнение разделяют не только старшие офицеры, но и капелланы, а следовательно, и все его солдаты. Его дивизия — с ним, она разделяет его опасения и сомнения, понимает его стремление избежать кровопролития.

(Пролитая кровь! Ему все время казалось, что она падет на его голову, словно он один был виноват в том, что они проиграли войну.)

Военные капелланы вернулись в свои части и принесли добрую весть о том, что ведутся переговоры, что наверняка будет достигнуто соглашение и что будут обеспечены определенные гарантии. Солдаты поверили, заставили себя поверить в то, что подполковник даст письменные гарантии.

— Ребята, похоже, что мы действительно поедем домой, — сказал кто-то из солдат.

Но большинство задумалось: следует ли доверяться немцам, даже если они готовы подписать какой-то листок бумаги; и возбуждение мгновенно угасло.

«Дадут ли нам уехать, после того, как бумага будет подписана?»

Этот вопрос тревожил и Альдо Пульизи, который весь день не сходил с места в ожидании приказа.

Ответ пришел лишь к вечеру. Стало известно, что на соседнем острове Святой Мавры [10] Так итальянцы называют греческий остров Левкас. итальянский гарнизон, после того, как он сдал немцам оружие, был взят в плен. Стало известно также, что начальник гарнизона полковник Отталеви расстрелян.

Вся Кефаллиния всполошилась: «Кто принес эту весть? Кто видел?»

И по всему острову, из конца в конец, тысячекратно прозвучал ответ:

— Рассказали двое солдат, чудом оставшихся в живых. Они бежали с острова Святой Мавры на лодке.

Восемь часов истекло, а генерал так и не отдал приказ дивизии сдать оружие. Из Бриндизи по радио поступило распоряжение не сдаваться, а с острова Святой Мавры морем пришло подтверждение предательства немцев.

Однако генерал не отдал приказа ни о том, чтобы сложить оружие, ни о том, чтобы атаковать немцев. Несмотря ни на что, он все еще надеялся решить вопрос с помощью переговоров, без применения силы, одной угрозой применения оружия.

Подполковник Ганс Барге тоже не предпринимал никаких действий. Он еще не располагал достаточными силами. Но итальянцев решил все-таки проучить, для чего выбрал наиболее подходящий пункт и наиболее подходящую кандидатуру; обер-лейтенанта Карла Риттера.

Как только на небе зажглись первые вечерние звезды, Карл Риттер явился на одну из итальянских батарей. В расположение батареи он входить не стал, а попросил вызвать командира — капитана Альдо Пульизи. За капитаном побежал Джераче.

— С ним солдаты, — предупредил он.

Альдо Пульизи поднялся, задыхаясь от волнения: его застали врасплох. Он закурил. Руки дрожали. Ему не удалось скрыть от своих людей, от Джераче, от капеллана это подлое дрожание рук. Но то был не страх, а скорее замешательство или даже стыд, как будто приказ о перемирии с англо-американцами и, следовательно, отказ Италии продолжать войну был его виною, как будто это лично он предал Карла.

Чтобы зажечь спичку и прикурить, понадобились считанные секунды, но он все же успел проанализировать эту мимолетную и вместе с тем глубокую мысль. И действительно удостоверился в том, что, помимо замешательства и стыда, испытывал какое-то чувство вины.

— Синьор капитан, не ходите, — упрашивал его Джераче. — Они с нами разделаются, как на Святой Мавре.

«Как на Святой Мавре», — подумал капитан, пристегивая кобуру. И мысленно представил себе этот миниатюрный остров, окруженный спокойными голубыми водами Ионического моря, таким, каким он видел его с парохода, в день высадки на архипелаг. Эта ясная, отчетливая по своим очертаниям картина, тоже промелькнувшая перед его мысленным взором с молниеносной быстротой, дополнилась новой деталью: расстрелом итальянского полковника. Капитан представил себе, как полковник стоит у стены дома и на него направлены дула автоматов.

— Постарайтесь наитие ним общий язык, — сказал, догоняя капитана, военный капеллан. Дон Марио смотрел на него своими голубыми, глубоко запавшими на осунувшемся лице глазами и судорожно сжимал и разжимал пальцы слабых рук, беспомощно выглядывавших из-под слишком широких рукавов кителя. Он смотрел на капитана чуть не умоляюще, как бы желая напомнить ему о принятом генералом решении, о том, что он не должен действовать очертя голову, как будто от капитана зависела сейчас судьба всей дивизии.

Направляясь к тропинке, Альдо Пульизи проговорил:

— Такое творится… Разве кто-нибудь может остановить ход событий?

Он лишний раз убеждал себя в том, что никто из них не в силах что-нибудь изменить: все они втянуты в чудовищную игру, вынуждены играть совершенно неподходящие роли в нелепом спектакле, разыгравшемся в столь непредвиденной обстановке.

Игра началась, и они втянуты в нее помимо своей воли. Впрочем, была ли у них когда-нибудь своя воля? — спросил он себя. — Пожалуй, с тех пор как я надел военную форму, сейчас мне впервые представился случай поступить по своему усмотрению. Не слишком ли поздно?

Он знал: чтобы поступать по своему усмотрению, надо быть человеком героического склада, а он не таков. И все же сейчас, шагая под открытым небом и глядя на контуры своего лагеря, четко вырисовывавшегося на горизонте, он не испугался. Карл Риттер ждал его на другом конце тропинки, как будто им предстояло драться на дуэли по всем правилам старинного этикета. Капитан по-прежнему не испытывал ничего, кроме замешательства и неловкости, словно он действительно был в чем-то виноват.

Виноват в том, что хотел положить конец этой войне, которая все равно была проиграна?

За ним по тропинке молча шагали военный капеллан, Джераче и несколько офицеров. Постепенно, не говоря ни слова, к ним поодиночке присоединялись другие офицеры и солдаты.

Тропинка была неровная; она вилась по известняковым уступам то вверх, то вниз, мимо гладких стволов артиллерийских орудий и корявых стволов олив. Кое-где на ровных местах еще торчали виноградные кусты, чудом не тронутые лопатами бравых артиллеристов, бывших крестьян из Эмилии и Калабрии.

Вдалеке, освещаемые светом звезд, белели Ликсури и чуть дальше — Аргостолион. Где-то за заливом простиралось почти скрытое от глаз море. Возможно, там, внизу, Катерина думает о нем, удивляется, почему он не приходит. Они не виделись всего несколько дней, но эти несколько дней казались вечностью.

Альдо Пульизи невольно улыбнулся. «Посмотрела бы она сейчас на своего капитана-победителя, непрошеным гостем вторгшегося в ее дом, на своего «брата», — как он торопится к бывшему «товарищу по оружию» Карлу Риттеру, чтобы отчитаться за свои поступки!»