Анатолий Баяндин - Сто дней, сто ночей

Весь мир с его красками, звуками, запахами, мир с его горестями и радостями, смертями, любовью, трусостью и героизмом — этот мир вставал перед ним.

Этот мир надо было передать. Передать можно было только словом, только на бумаге.

Он стал писать.

Как он писал? Как и все начинающие — по ночам.

Первой укладывали маленькую дочурку. Потом неслышно засыпала жена. Мать еще некоторое время ходила, шлепая мягкими туфлями и позвякивая посудой, затем утихомиривалась и она. Тогда он присаживался па кухне к столу, накрытому старенькой клеенкой, и плотно исписывал страницу за страницей.

Тетрадные листки исписывались плотно, с обеих сторон. Тетрадки были ученические. В них писалось легко и быстро.

Только потом стало медленней и трудней. Но к тому времени он стал работать не в тетрадках. Мастерство уже распахнуло дверь в его кухоньку и вот-вот собиралось переступить порог…

Передо мною на столе его книги — «Девушки нашего полка», «Сто дней, сто ночей», «Отчаянная». Это те книги, которые Анатолий так и не успел подержать в руках.

О Великой Отечественной войне написано немало. Подвиг народа воссоздан в лучших произведениях советских писателей.

Анатолий Баяндин сумел сказать о войне по-своему.

Он сходился с людьми легко и свободно — он любил людей. Это помогало ему воевать, находить фронтовое беззаветное товарищество. Человеческой любовью проникнуты его книги.

Немало дурного было сказано злыми языками о девушках на войне — санитарках, связистках, зенитчицах. А он рассказал о них в своих книгах мужественно, ласково и целомудренно. Он рассказал о большой любви Андрея Копылова и Веры Берестневой, поведал о задиристой Фариде, о мужественных Нине, Розе и Ане, так и не доживших до радостных дней победы. Он написал о подвиге боевых подруг, вместе с мужчинами разделявших все тяготы и ужасы войны. Он показал их нам, читателям, настоящими девушками «без всякого подвоха», друзьями и товарищами в беде и в радости.

В повести «Сто дней, сто ночей» — лучшей его книге — памятная всем битва на Волге. И в этой книге в полный рост встает молодежь — Дмитрий Быков, от лица которого ведется повествование, его друг и напарник Сережка Подюков, молодые офицеры Бондаренко и Федосов и многие, многие другие. Суровая судьба бросила их в самое пекло войны. На их плечи легли невероятные испытания великой битвы. Но они сделали главное — они выстояли. В этом — пафос повести.

Главный герой повести — солдат. Тот, что сражался на самом-самом переднем крае. Он принимал на себя яростные удары врага и столь же яростно отражал их. Он, солдат, быть может, не мог видеть всю картину великого сражения, но он хорошо чувствует ее.

Митя Быков и Сережка Подюков — одногодки, добровольцы, мальчишки. Трудно им. Они рано повзрослели и посуровели. Но мальчишеское так и бурлит в них. Это сочетание хорошо подметил Анатолий Баяндин. В этом своеобразие книги.

Вот он пишет сурово, сдержанно, почти сухо:

«Садимся на камни и молчим. Ни говорить, ни думать не хочется. Я спускаюсь к воде и ложусь на гальку. Пью жадно, большими глотками. Вода пропитана нефтью, холодом и чем-то паленым… Ракеты вырывают из темноты куски кручи. За Волгой грохочут катюши. Мины с таинственным шорохом летят над нами… Мы отдыхаем через каждые сто метров. Случается, что кто-нибудь из нас спотыкается и падает. Тогда мы останавливаемся и ждем».

Но вот передышка между схватками — и сразу меняется настроение, меняется и авторский стиль: «У нас на троих два котелка. Когда батальонный повар Костя разливает по котелкам пшенку, мы садимся вместе и едим сперва из одной, потом из другой посудины. Так лучше и сытнее, потому что Семушкин часто мается животом и много не ест».

И еще. «Нам с Сережкой слишком много досталось, гораздо больше, чем положено человеку в жизни. Мы стали не по летам серьезными и злыми, не по летам научились понимать то, что в мирное время нормальный человек усваивает только к тридцати-тридцати пяти годам…»

Анатолий Баяндин сумел рассказать о подвиге просто, без навязчивости — под стать своим героям.

Он погиб не на войне. Он погиб тихим апрельским вечером на улице родного Кудымкара от руки трех молодых негодяев. Им бы, семнадцатилетним, учиться да работать, влюбляться да цветы девушкам дарить…

Но нет, не погибла песня!

Анатолий Баяндин не успел написать всего, что мог бы. Книги его живут без него.

Время идет. У времени есть хорошая особенность: отметать все ненужное и дурное и оставлять хорошее и то главное, что мы хотим сохранить, вспоминая человека и его дела. Мы, к счастью, помним то хорошее, что человек сделал в своей жизни.

…Вот примерно о чем говорили мы с другом в ту памятную соловьиную ночь, бродя по весеннему Кудымкару.

Мы отступаем по выжженной солнцем степи. Далеко на востоке, у самого горизонта, плавает бурая туча. Семушкин говорит, что там Сталинград. Я ему верю, верю во всем, даже в мелочах. Если сложить мои лета и Подюкова, то почти получится возраст дяди Никиты: так зовут нашего старшего товарища — Семушкина.

Дядя Никита философ и ворчун. Но мы все равно ого уважаем. Это он нас научил, как правильно наматывать портянки, чтобы не натереть ног; это он показал нам, как укладывать вещевой мешок перед походом. Он же остерегает нас от чрезмерного употребления воды. «Если ты надуешься до бульканья в брюхе — замаешься». Это его слова.

Семушкин длинный, как шест. Почему-то мне кажется, что его в детстве вытянули. Я даже представляю как. Наверно, привязали к ногам двухпудовку и подвесили его за волосы на сук. Вот он и вытянулся, и голова его вытянулась наподобие тыквы.

Сережка Подюков очень молод, еще моложе меня. Как сказал наш ротный, «до безобразия молод». У Сережки, кроме бабушки, никого нет. Он недавно написал ей письмо. У него красные, как у девчонки, губы и раскосые серые глаза на восточный лад, хотя он русский. Я его называю Чингисханом. Он не обижается на это прозвище. Я старше Сережки на целых восемь месяцев. Дядя Никита называет меня по имени; «Ты бы, Митрий, тово…»

У нас на троих два котелка. Когда батальонный повар Костя разливает по котелкам пшенку, мы садимся вместе и едим сперва из одной, потом из другой посудины. Так лучше и сытнее, потому что Семушкин часто мается животом и много не ест.

Он внушает нам уважение еще тем, что у него настоящие кирзовые сапоги, без всякого подвоха, Я и Сережка один раз в три дня перематываем обмотки. Во всем остальном как солдаты мы равны, если не считать, что дядя Никита носит в петличках по одному треугольнику и воюет с первого дня войны.