Михаил Ильин - Ради жизни на земле-86 (сборник)

— Точно, они, — улыбнулся Наби.

— Вот народ! — усмехнулся Дорожкин. — Всего несколько часов назад под огнем были, а теперь поют. Разве можно таких испугать душманами? Как не гордиться такими бойцами!

Дорожкин наклонился, поднял с земли камешек, подбросил его на широкой, со следами мозолей ладони.

— Знаешь, что я больше ценю в своей службе? — вдруг задумчиво произнес Дорожкин, глядя куда-то вдаль.

Акрамов бросил пытливый взгляд на командира роты.

— Ценю то, что не просто воспитываю, обучаю подчиненных, — продолжал Дорожкин. — Открываю в них характеры, людей открываю. И что самое главное? — Дорожкин повернулся к Акрамову. — Себя как бы заново открываю.

неслось из палатки.

— Да-а, — вздохнул Дорожкин. — Рассветы, закаты… И когда только они здесь уже будут тихими, мирными?

— Скоро. Совсем скоро, — твердо сказал Наби. — Да мы и сами это хорошо видим. Сколько добрых перемен произошло за последнее время.

— Но видим пока и другое, — качнул головой Дорожкин. Кинув взгляд на часы спохватился: — Заговорился тут, а мне еще посты проверять. Давай отдыхай. Завтра у комбата совещание. Все ждут твоего выступления. Расскажешь о том, что произошло у Черного ущелья, как действовал сам, о подчиненных.

— Да что рассказывать? — пожал плечами Акрамов. — Действовал, как и положено командиру. Ребята вели себя так, как и подобает вести.

— Ты это брось, — недовольно заметил Дорожкин. — В батальоне молодежи полно, пусть послушают, опыта наберутся. Скромничать в другом месте будешь.

…После совещания Дорожкин задержался у комбата. Поджидая его, Наби беседовал с замполитом роты старшим лейтенантом Виктором Парником.

— Толково говорил, по делу. Слышал, какая тишина стояла? Вот она и определяет качество выступления, — похвалил Гарник. А как лейтенанты смотрели на тебя!..

Гарник хотел сказать еще что-то, но тут появился Дорожкин.

— Ну вот что, Акрамов, — сказал он, и по взволнованному выражению его лица Наби понял: что-то случилось.

А Дорожкин усмехнулся, затем вздохнул:

— В общем, принимай роту, Наби.

Глядя на удивленное лицо командира взвода, пояснил:

— Покидаю вас. Только что приказ пришел.

Приказ в роте давно ждали. Все знали, что Дорожкин уходит на повышение. Готовились к проводам и все же не могли представить, что наступит день и Дорожкин уедет. Так уж привыкли к нему, притерлись с ним в нелегких буднях. Какой вопрос — к Дорожкину. Сложность появилась — снова к нему. Интересное предложение — вновь к командиру роты. Гарник как-то даже в шутку обиделся, мол, его хлеб отбирает.

— Брось, — махнул рукой Дорожкин. — Хлеб наш един — люди. С их делами и заботами, с их ратным мастерством и моральной закалкой. Сам вон всегда в окружении солдатском. Только поздно вечером и встречаемся.

Не мог представить себя без Дорожкина и Акрамов.

«Все будет в вашей службе, — вспомнились ему слова подполковника Рекунова, которые тот говорил счастливым от новеньких погон на плечах молодым лейтенантам на прощание. — Офицерская жизнь не гладкая дорога. Знаю это по себе. Разное встретите на своем пути: радости и огорчения, удачи и поражения. Будут у вас звездные минуты и часы сомнений, раздумий. Не подумайте, что пугаю, — говорю то, что есть, в чем скоро убедитесь. Конечно, что-то забудется, что-то останется в сердце. Но поверьте, обязательно на всю жизнь останется в вашей памяти первый командир. Вы даже не представляете, как много для вас значит этот человек. И я очень хочу, чтобы каждый из вас встретил командира, о котором в душе осталось бы только хорошее».

Наби не сразу пришлось понять, что ему повезло с командиром. С первой встречи капитан Дорожкин не бросался в глаза. Не чувствовалось в нем этакой военной косточки. В движениях угловат, медлителен, на слова скуповат. Ко всему, капитан Дорожкин словно поджидал молодого офицера. С первых дней взвалил на него множество обязанностей. Каждый день Наби от него только и слышал — сделайте то, выполните это. Будто и не было в роте других офицеров. Наби понимал, командиров не выбирают. Делал то, делал другое, взвод для него стал родной семьей. Ведь делал не в одиночку — со своим взводом. И сам не заметил, как сблизился с коллективом, как потянулся к нему. Это его радовало. Но огорчало другое: командир роты по-прежнему не давал передышки. Как-то в беседе с замполитом роты на вопрос Гарника о службе он невесело обронил: покой только снится. Больше объяснять не стал, считал, что тот сам все поймет. Но Гарник лишь усмехнулся:

— Значит, все в порядке. К чему покой? Он расслабляет человека.

Но однажды Наби не выдержал. Вежливо, соблюдая такт, напомнил, что он не единственный офицер в роте. Дорожкин удивленно, словно впервые видя командира взвода, посмотрел на Акрамова.

— Ну и что? — спокойно спросил.

— Как что?! — растерялся Наби. — У меня ведь своих забот хоть отбавляй. Не успеваю справляться.

— А вы успевайте, — пожал плечами Дорожкин. «Издевается, что ли?» — возмутился в душе Наби.

А вслух как-то по-школьному произнес:

— Трудновато… Дорожкин поднял голову:

— Рановато, Акрамов, о рапорте стали забывать.

— О каком рапорте? — не понял совсем сбитый с толку Наби.

— О том самом, в котором настойчиво просили после окончания училища направить служить в Афганистан. В нем, кстати, заверяли, что не боитесь трудностей. Или я ошибаюсь?

— Нет, — смутился Акрамов, во все глаза глядя на Дорожкина. О рапорте он никому в роте не говорил. А Дорожкин, оказывается, знал.

— Так чего же сетуете? — усмехнулся командир роты. — Кстати, если хотите стать настоящим командиром, то выбросьте из своего лексикона слово «трудно». Навсегда выбросьте. Оно не должно для вас существовать. Поверьте мне, капитану Геннадию Дорожкину. И еще запомните, что я никогда не перекладываю на плечи одного офицера обязанности другого.

Акрамов смущенно молчал.

— Когда в последний раз получали от меня выговор, замечание? — вдруг спросил Дорожкин.

— Так ведь не было, не помню, — еще больше смутился Наби.

— Вот, а говорите, что не успеваете, — развел руками Дорожкин. — Это только поначалу кажется, что трудно, — добавил доверительно. — А затем втянетесь и еще будете меня благодарить за то, что не делал вам поблажек.

И Наби действительно потом не раз мысленно благодарил Дорожкина за его школу, за тот напряженный ритм жизни, который он создал в роте, в котором не было места мелочам, послаблениям, за его строгость и душевность, умение поддержать в трудную минуту.

И вот Дорожкин покидает роту. Даже не верится, что уже завтра его не будет на утреннем построении, не прозвучит его окающий говор…