Михаил Ильин - Ради жизни на земле-86 (сборник)

В это время дверь в отсек раслахнулась, и все вдруг застыли в немом оцепенении. Первой издала страшный вопль Евдокия Гласова:

— Павлик! — И бросилась к Лопатину, который держал на руках безжизненное тело Павла Гласова.

Голова его была запрокинута, с затылка каплями стекала кровь. Евдокия дрожащими руками оторвала кусок простыни и принялась бинтовать голову мужу.

— Не надо, Дуся! Ему уже не поможешь, упавшим голосом сказал Лопатин и положил бездыханное тело на матрац.

Руки Евдокии беспомощно выронили бинт. Она опустилась на колени и сидела так, пока тело мужа не унесли в дальний отсек, где лежали убитые и умерите от ран.

Смерть Гласова была тяжелой утратой для заставы. В нем, как и в начальнике заставы Лопатине, бойцы видели свою опору. Павла любили за смелость, отвагу и душевную чуткость. И вот его не стало.

Беспрерывный артиллерийский обстрел, атаки, голод, бессонные ночи вымотали силы людей. Постоянное напряжение все заметней сказывалось и на начальнике заставы. Днем он командовал боем, а ночью ходил от блокгауза к блокгаузу, из одного отсека в другой — проверял дежуривших на огневых точках, подбадривал уставших. Шутил с детишками…

И только Анфиса видела, каким усилием воли он держал себя в руках.

— Ты бы хоть на часок прилег! — попросила она, когда Алексей заглянул к ним в отсек.

Он положил руку на плечо жены:

— А ты как тут справляешься?

— Сам видишь… — И перевела взгляд на детей. Они лежали на матрацах, укутанные одеялами. При свете коптилки худенькие, заострившиеся личики казались землистыми. Подошла Евдокия Гласова.

— Алексей Васильевич, детям оставаться здесь нельзя. И вообще всем надо уходить.

— Всем? Оставить заставу? — Лопатин пристально посмотрел на Гласову и задумался. — Нелегко, Дуся, сделать этот шаг, — помолчав, сказал он. — Был бы жив Павел, посоветовались бы… Один решить не могу. Поговорю с бойцами…

Он повернулся и вышел из отсека.

Ночь 29 июня. Близился рассвет. Кругом было непривычно тихо: немцы в этот час не обстреливали заставу. От реки голубовато-серой дымкой тянулся туман. Под его покровом ложбинками, оврагами, минуя немецкие посты, осторожно пробирались на восток защитники заставы. Впереди — дозорные, потом Лопатин с группой бойцов, с пулеметами и винтовками наготове. За ними шли женщины с детьми. Замыкали колонну раненые.

Пройдя метров восемьсот, Лопатин остановился, прислушался к тишине, оглянулся и застыл в мучительном раздумье. По его напряженному лицу Анфиса догадывалась, что Алексей принимал трудное для него решение.

— Вот что, дорогие наши женщины, — сдерживая волнение, заговорил Лопатин, — идите дальше без нас. Одних вас с детьми немцы, если даже, обнаружат, возможно, не тронут, а увидят с нами — могут перестрелять.

— А как же вы? — вскинула тревожный взгляд на мужа Анфиса.

— Вернемся на заставу.

— Алексей Васильевич, пойдемте с нами, — умоляюще посмотрела на него Гласова.

Анфиса дернула Евдокию за рукав: не упрашивай, если уж решил — не отступит.

— Нет, Дуся, наше место на заставе. — Он приподнял Славика и поцеловал его, потом взял из рук Анфисы худенькое, невесомое, закутанное в одеяло тельце Толика, нежно прикоснулся губами к его личику и, преодолевая подкативший к горлу горячий ком, почти шепотом сказал жене:

— Береги их, им продолжать начатое нами…

Попрощался с остальными.

— Идите, а мы будем биться до последнего, живыми фашистам не дадимся.

Еще трое суток пограничники отбивали атаки врага. Немецкие танки входили уже во Львов, а над развалинами 13-й заставы продолжал развеваться красный флаг.

— Мы все дывились на той червоный флаг, — рассказывал потом житель села Скоморохи Петро Баштык. — Флаг е, а стрельбы нэма!.. Ну, думаем, загинули вси прыкордоныки. А як тильки фашисты сунуться — враз вогонь! То мы ради, шо живы наши прыкордоныки. А потом гукнул страшный взрыв, и стало тыхо-тыхо!.. Мабуть, то фашисты подложили пид заставу мину. А мабуть, сами прыкордоныки подорвали фашистов.

Одиннадцать суток пограничники 13-й заставы боролись с врагом. Погибли, но не сдались. Отважному командиру Алексею Васильевичу Лопатину посмертно присвоено звание Героя Советского Союза. Его имя носит пограничная застава, на которой он сражался.

Осень 1922 года. В военкомате шахтерского городка Макеевки шумно и тесно: идет очередной призыв в Красную Армию. В коридорах толкотня, гомон, дым табачный до потолка. Призывники кучками толпятся у дверей, спорят о преимуществах родов войск — кто хвалит пехоту, кому больше нравится кавалерия, а некоторые мечтают об авиации. Все волнуются, ждут: куда же пошлют? Волнение пытаются скрыть шутками.

— Всем вам, братцы, дорожка в матушку-пехоту, топать ать-два, ать-два, — подтрунивал над товарищами щупленький, вертлявый, с белой, как лен, вихрастой шевелюрой.

— А сам куда метишь?

— В летчики, конечно. Я же легонький, как перышко.

— И язык у тебя как пропеллер, — добавил кто-то.

— А я во флот, — густо пробасил широкоплечий увалень с мелкими оспинками на щеках и, подмигнув товарищам, весело добавил: — Поплаваю, хлопцы, по морям.

— Тю-у, моряк! — насмешливо скосил на него маленькие шустрые глаза щупленький. — Заметут в пехоту, будешь топать и пыль глотать.

— А тебя с твоим языком и в пехоту-то не возьмут. Пошлют в обоз клячами командовать, — лихо отпарировал коренастый под дружный хохот присутствующих.

Дверь в комнату призывной комиссии распахнулась, и на пороге появился уже знакомый всем писарь с листком в руках.

— Середа Иван Михайлович! — громко выкрикнул он. Широкоплечий парень с оспинками на лице метнул на вихрастого торжествующий взгляд и скрылся за дверью. Иван Середа смело шагнул к столу, протянул военкому путевку райкома комсомола.

— Доброволец? — спросил военком, рассматривая комсомольскую путевку. — Так… Семнадцать лет… — Военком окинул взглядом крепкую плечистую фигуру Середы, как бы сомневаясь в правильности указанного в документе возраста.

— Отец кто у тебя? — спросил член комиссии.

— Шахтер, в забое работает.

— А сам?

— Тоже в шахте, коногоном.

Куда же ты хочешь, коногон? — Военком оторвался от бумаг, пристально посмотрел на молодого шахтера.

— Во флот! — выпалил Середа. Сказал это с такой убежденностью, словно другого решения и быть не могло.

— Во флот? — переспросил военком, и в глазах его мелькнула загадочная улыбка. — Раздевайся, посмотрим.

Врачи придирчиво осматривали Ивана, внимательно выслушивали, выстукивали и никакой задоринки не нашли — годен.

— Ну что ж, — заключил военком, — по всем статьям

подходишь во флот, но нет у нас туда разнарядки. Коногоном в шахте работаешь, знаешь лошадей, пойдешь в кавалерию.