Алексей Маринат - Габриэла

– Значит, ее нет, – проговорил он, глядя в пустоту, забыв, что в комнате есть люди.

– А где ваш отец? – после паузы спросил он.

– Он уехал вместе с ней, – ответила Габриэла.

– И что с ним сейчас?

– Они погибли вместе…

– Оба! – сказал полковник самому себе. – Выходит… – и осекся.

Габриэла смотрела на меня, как бы спрашивая совета – уйти или остаться. Наверное, ее удерживало любопытство – откуда все-таки этот советский офицер знает ее мать? После долгого молчания Габриэла осмелела и спросила:

– Если можно, скажите мне, пожалуйста, откуда вы знаете мою маму?

– Где вы родились? – вместо ответа спросил он.

– Здесь, в Австрии, в этом самом доме.

– А во Франции, в городке К. вы были когда-нибудь?

– Один раз была, в 1936 году.

– Я был там в первую мировую войну, я участвовал в боях у Марны и…

Габриэла взволнованно смотрела на него – очень важное, давно забытое всплыло в памяти – рассказ матери.

– Вы тот офицер… который… о котором мне говорила мама, что… вы воевали у Марны?! – выговорила она наконец.

– Да, это я.

– Вы гостили у моего дедушки во Франции, вы тогда приехали с фронта и получили на несколько дней отпуск? Так это вы!.. Мама хранила картину, которую вы ей оставили на память. Она сейчас здесь, мама мне ее отдала.

– Где она? – спросил полковник сдавленно.

– Внизу, в моей комнате. Хотите, посмотрим?

Мы все втроем пошли в мастерскую Габриэлы. Я понял, о какой картине шла речь. Действительно, на ней в уголке можно было разобрать: «В. П. 1917». Полковник несколько минут постоял перед своей картиной, скрестив руки на груди, слушая память, а может, снова ища ответ на свои вопросы.

Габриэла не спускала с него глаз, верно, вспоминая подробности рассказа матери, потом спросила:

– Вы, насколько я понимаю, очень талантливый художник. Вы и сейчас занимаетесь живописью?

– Что вы, какой из меня художник. Когда-то давно рисовал. А теперь… – он не договорил.

…Полковник предупредил меня, что у нас совсем мало времени. Шел апрель 1945 года. Со дня на день ожидалось наступление на нашем участке. К вечеру мы должны были добраться до Чехословакии…

На улице стоял автомобиль с рычащим мотором. На заднем сиденье ждал полковник. Он забился в угол и смотрел в пространство, как человек, который кончил все дела и хочет остаться один на один со своими мыслями. Перед ним лежала дорога, окаймленная стареньким тротуаром из каменных плит, со щербинами, трещинами, пятнами – путанными письменами, понятными только ему самому, сохранившими исчезнувшие навсегда следы. Здесь проходила Кларина! Сколько раз она шагала по этим плитам, сколько весен прошло!

Полковник с безучастным лицом съежился в углу машины и ждал, чтобы его увезли куда-нибудь далеко, как вода несет щепку, качая ее на гребнях волн, и, может, он ждал, что его вынесет на тот берег, откуда он начал странствия.

…А на обочине дороги у высоких железных ворот стояли юноша в военной форме и девушка с картиной в руках.

– Значит, едешь!..

Юноша поцеловал ее в глаза, щеки его стали влажными. Он разжал объятия и торопливо пошел к машине, унося с собой неоконченную картину.

Девушка вцепилась руками в решетку ворот, как будто боялась упасть. Три прядки волос выбились на лоб, она не поправляла их: они не принадлежали никому и трепетали на ветру, как ковыль в пустом поле.

…Автомобиль пересек границу Австрии.

Полковник сидел, уткнувшись в окно, не глядя на своего спутника, но тот и сам отворачивался, пряча лицо.

Я не понимаю (нем.).

Минутку (нем.).

Нет, я не вынесу этого (нем.).

Ну, ну, девочка, что с тобой такое? (нем.)

Нет, не могу! (нем.)

Сейчас иду (нем.).

Кларис Прево? (фр)

Нет, мсье, Кларис Прево была моей матерью (фр)

О боже, что за встреча! (фр.)

Вы знали мою мать? (фр.)