Костас Кодзяс - Закопчённое небо

— Гм! Ну, я пошел…

Дойдя до площади, полковник Перакис нанял такси. Портупея душила его.

— В генеральный штаб. Быстрей! — сказал он шоферу.

Улицы города, запруженные людьми, напоминали разбушевавшиеся реки. Завывал ветер.

В дверях и коридорах генерального штаба толпились офицеры. Они шумно приветствовали своих товарищей, обсуждали последние новости.

Полковник Перакис, распрямив плечи, прошел среди них. Он терпеливо сносил мучения, причиняемые ему портупеей. «Черт побери! От праздной жизни человек становится изнеженным, — думал он, медленно, с достоинством проходя по коридорам и то и дело останавливаясь на минутку. — Во что бы то ни стало надо проделать в портупее еще одну дырочку, иначе я пропал. К тому же в этих проклятых ботинках так распухли ноги…»

Два младших офицера обогнали его. Он приветствовал их снисходительной улыбкой. Да, его помнят до сих пор, хотя столько лет он не показывался на люди. Теперь, конечно, эти два офицера делятся впечатлениями: «Ты видел, кто прошел? Это полковник Перакис. Удивительно! Столько лет минуло, а он нисколько не изменился! Что ты говоришь? Да, он в отставке, но какое это имеет значение! Ты даже не представляешь, как щепетилен он в вопросах чести». Старый полковник был взволнован до глубины души, и слезы готовы были навернуться ему на глаза.

Ах, только бы не задохнуться из-за этой портупеи!

Он отыскал нужную ему комнату и, войдя туда, остановился перед молодым офицером в очках, который писал что-то, склонившись над грудой бумаг.

У полковника неистово билось сердце.

— Полковник Перакис, — представился он.

Офицер почтительно встал.

— Чем могу служить вам, господин полковник?

— Я предоставляю себя в распоряжение родины, — сказал он прерывающимся от волнения голосом.

Офицер несколько минут помолчал в нерешительности, потом задал ряд вопросов: какого возраста полковник, когда вышел в отставку и так далее.

— Знаете, господин полковник… в данный момент… Но все-таки зайдите через несколько дней, — вежливо присовокупил он.

На лице старика отобразилось страдание. Нетрудно было, конечно, понять смысл этих слов. Он готов был протестовать. Несомненно, если бы он рявкнул на этого молодого офицерика, как он умел это делать прежде, то сразу же поставил бы его на место. Но слова застряли у него в горле. Он сразу как-то сник, плечи его согнулись.

— Я хотел бы отправиться на фронт, — прошептал он. — Жаль…

— Если вы позвоните…

— Гм! Правда, ведь теперь есть телефоны… — улыбнулся полковник.

Он отдал честь и ушел.

Несметные толпы наводнили центральные улицы города. Люди, охваченные патриотическим подъемом, выкрикивали антифашистские лозунги. Солдат качали, передавая из рук в руки, как знамя. Крики «Ура!», «Да здравствует победа!» сливались с импровизированными куплетами, высмеивающими итальянского диктатора:

Муссолини дурак, не потерпим мы так…

Флаги, военные марши, слезы, крики — опьяняющий подъем высоких героических чувств.

Человек двести студентов, огромной толпой продвигавшихся с площади Синтагма, окружили полковника.

— За победу! За победу!..

Старик растерялся. Его худое лицо с большим носом и оттопыренными ушами сморщилось вдруг, и из глаз полились слезы. Бессмертная родина! В те времена, когда он скакал на коне, размахивая саблей, всех этих юношей еще не было на свете. Полковник с достоинством выпрямился.

— Мы победим! — с гордостью произнес он.

Вдруг десятки рук легко, как пушинку, подняли его высоко в воздух.

— Не надо! Что вы делаете? — дрожа от возбуждения, отбивался он.

— Ура-а-а!

Толпа вокруг становилась все гуще.

— Нет-нет. Меня не надо!.. — покраснев, кричал он. — Я в отставке.

Но за гулом голосов не слышно было его слабых протестов. К тому же он чуть не потерял вставную челюсть, и ему пришлось закрыть рот. Перакис пытался с помощью языка водворить челюсть на место, но она впилась в десну. Черт побери! Студенты прошли по улице Стадиу и поравнялись с памятником Колокотронису. Толпа все росла и росла. Полковнику казалось, что его держит какая-то одна гигантская рука, и он чувствовал, что не в состоянии не только вырваться, но даже пошевельнуться.

«Хоть бы немного распустить портупею!» — Эта мысль не покидала его. Ему стыдно было взглянуть в лицо Колокотронису, морейскому старцу. Он отвернулся of памятника. Скоро он приплетется домой, ляжет в постель, Каллиопа приготовит ему целебный отвар…

Полковник чувствовал себя как петрушка в кукольном театре, которого дергают за руки и ноги, а он изображает героя. От криков «ура» ему делалось не по себе. Нет, он не перенесет всего этого, сейчас у него вырвется громкий вопль. Но если челюсть выпадет у него изо рта, то позора не оберешься.

Старик заплакал…

Вскоре студенты его отпустили, и он поспешил скрыться от них, точно жалкий воришка. Перакис завернул в переулок. Он чуть не бежал. Тесные ботинки довершали его муку.

Добравшись до предместья, он зашел в маленькую кофейню.

Из окна виден был холм. Какой-то малыш кувыркался на земле. Жаровня дымила возле двери соседнего барака. Полковник потихоньку расстегнул портупею и вздохнул с облегчением.

Потом он погрузился в стариковские воспоминания. Ему припомнились героические дни 1912 года. («Городок был захвачен благодаря героизму и самоотверженности помощника командира эскадрона Аристидиса Перакиса…» Слова военного приказа.) Ему припомнилось…

Каллиопа стояла в передней, когда полковник открыл дверь. Ей не надо было ни о чем спрашивать: она все прочла по его глазам. Каллиопа тотчас взялась опять за пыльную тряпку. Бедняжка старалась не проявить никаких чувств: ни своей радости, что снова видит его, ни своей печали — она разделяла его горе. Ни единого намека! Ни в коем случае!

Исподтишка наблюдала она за ним, пока он снимал шинель. «Ах! Господи, он едва приплелся!» — подумала она и тут же прикусила язык, чтобы у нее не вырвалось какое-нибудь неуместное слово.

Каллиопа тщательно стирала пыль с дверной притолоки… Но в конце концов она не выдержала.

— Аристидис, — с нежностью пролепетала она.

— М-м-м!

— Принести тебе шлепанцы?

— Нет!

— Но ты настрадался в этих ботинках, — осмелилась заметить она.

— Занимайся своим делом, — раздраженно набросился на нее муж.

Он не снял ботинок. И Каллиопа долго про себя шептала:

«Ах, это я виновата, что он заупрямился… Я виновата».

Но как решиться еще раз сказать ему об этом? А полковник до самого вечера ковылял по дому в тесных военных ботинках.

На вокзалы каждый день прибывали все новые и новые солдаты. Одетые в хаки рабочие, крестьяне, служащие, ремесленники, студенты сгибались под тяжестью вещевых мешков. Людьми до отказа набивали старые вагоны составов, идущих на фронт. Солдаты сидели на полу, притиснутые друг к другу. Колеса, мерно постукивая, катились по рельсам.