Костас Кодзяс - Закопчённое небо

Как только смолкли на платформе звуки военных маршей, в поезде завязывался оживленный разговор, слышались шутки, люди старались скоротать время. Потом, замолчав, они погружались в дремоту. Город, превратившийся в точку и исчезнувший позади, деревни, дома, люди снова наплывали на них, сопровождая в пути.

Поезда один за другим доставляли на фронт новые пополнения.

Роты, батальоны, полки рассыпались по пустынным склонам гор. Артиллерия стреляла по вражеским позициям.

Солдаты шли и шли.

Убитых хоронили в незнакомой каменистой земле. Раненых отправляли в тыл. Еще одна высота захвачена с помощью штыков, еще одна победа.

А живые все шли и шли, как привидения в снегах.

Под угрозой бомбежек город по ночам погружался во мрак. На заводах работали в две смены, едва справляясь с заказами. После первого повышения цен господин Маног-лу перевел свои капиталы в золото. Лучше привязать осла, чем искать осла, гласит поговорка. На стенах домов появились бесчисленные плакаты, изображавшие героев, воюющих в Албании. Среди дам высшего общества вошло в моду вязать носки во время чаепитий. Солдаты союзников напивались в барах; едва держась на ногах, пели «Типерери» и потом блевали на улицах. В городе развелось много молоденьких проституток.

Однажды утром Хараламбос проснулся от страшной боли в животе. Долго стонал он в постели, укрывшись потеплей одеялом, но в конце концов решил встать и одеться.

— Куда ты потащишься, несчастный? Ты же болен! — накинулась на него Мариго. — Вот стрясется с тобой беда на улице.

— У меня дела.

— Какие такие дела?

— Да тут подвернулся случай… — Он стал объяснять ей, что его ждет торговец из Триполиса для заключения одной сделки…

Мариго сокрушенно покачала головой. Что могла она сказать? У нее не было больше сил его уговаривать. С нее хватало переживаний из-за Илиаса. Дни и ночи думала она о сыне, блуждавшем по диким горам. В последнюю посылку, отправленную ему, она вложила фотографию новорожденного сына Клио, которого Илиас еще не видел…

Вдруг Мариго заметила, что у мужа изжелта-бледное лицо.

— Хараламбос, посмотри на себя в зеркало. Ты пожелтел, как лимон. На тебя глядеть страшно.

Старик никак не мог согреться. Надев потертую шерстяную куртку, он продолжал дрожать от холода. Подойдя к зеркалу, он посмотрел на себя и слегка поморщился.

— Тебе показалось. Ничего у меня нет, — сказал он.

Хараламбос то метался по комнате, то рылся в карманах в тщетной надежде отыскать там какую-нибудь мелочишку, а потом с тоской смотрел на свои пустые руки, то надвигал кепчонку на лоб, то выдергивал из потрепанной куртки какие-то ниточки; своими заученными жестами он напоминал старого клоуна, в тысячный раз выступающего с одним и тем же номером.

Мариго решительно преградила ему путь. Ее одолели дурные предчувствия. Она положила руки ему на плечи; в ее изменившемся голосе звенели страдальческие нотки.

— Хараламбос, бога ради, не уходи из дому, раз тебе так плохо. Тебя уже ничего и никто во всем свете не ждет: ни дела, ни люди.

— Как?.. А провинциальный торговец… это такая лиса… — промямлил старик.

— Ты погибнешь, Хараламбос!

Этот взрыв нежности смутил старика. Ему показалось, что его слуха коснулся голос, похороненный много лет назад. Встрепенувшись, он забормотал что-то невнятное о провинциальном торговце. «Конечно, никто во всем свете уже не ждет Хараламбоса Саккаса», — с грустью подумал он и робко протянул руку, чтобы коснуться морщинистой щеки жены, но дрожащие пальцы, не слушавшиеся его, застыли в воздухе перед ее носом.

— Ты погибнешь, — шепотом повторила она.

— И к лучшему, Мариго. Разве не так?

Ее охватил страх, душа у нее болела за мужа, и она с трудом сдерживала слезы.

Марито посторонилась, пропуская его в комнату. А сама она, кутаясь в платок и дрожа от волнения, вышла во двор.

Приникнув к прутьям железных ворот, она смотрела Хараламбосу вслед. Он шел по улице, сгорбившись, мелкими, неуверенными шажками. Ей хотелось окликнуть его.

Словно почувствовав это, он обернулся, остановившись на секунду.

Их взгляды встретились.

И все.

Хараламбос зашел в мясную лавку к своему зятю. Он даже не поздоровался с ним. Молча стоял он перед тушами, висевшими на крюках.

Какой-то покупатель говорил о победах, одержанных над итальянцами у Аргирокастро, и Толстяк Яннис с гордостью на лице одобрительно кивал головой.

— Вот только эти морозы. Из-за них у нас большие потери. Да, очень большие потери!.. Эй, ты что подсовываешь мне одни кости! — воскликнул вдруг возмущенный покупатель.

— Не кричи, я всегда стараюсь тебе угодить.

— Мошенник ты, вот кто, — не унимался покупатель.

С первых же дней войны Хараламбос перестал интересоваться положением на фронте. Он постепенно привык к победам, разговорам о последних событиях, затемнениям, воздушным тревогам, открыткам Илиаса — той новой обстановке, в которой он жил теперь.

Он продолжал ежедневно толочься среди мелких дельцов и лавочников и с радостью убеждался, что в их мире ничего не изменилось. Конечно, и от этих людей всегда можно было услышать о героях солдатах, которые воюют в горах и чуть ли не босые делают переходы по заснеженным тропам, о раненых, о погибших… Они, как попугаи, повторяли то, что прочли в газетах. Но превыше всего здесь была цена на шерсть, конъюнктура дня. Прочее было необходимой приправой к беседе, так же как погода, грипп и коронация английского короля. Богатые люди жаловались теперь на разорение, на преследовавшие их беды и неудачи.

В этой атмосфере Хараламбос чувствовал себя как рыба в воде.

Рассматривая висевшие перед ним туши, он терпеливо ждал, пока освободится мясник. Карманы его были набиты образчиками тканей, а на дне застряли хлебные крошки. Он перебирал все это в пальцах, но никак не мог отыскать хотя бы мелочь на автобус. А сегодня он едва стоял на ногах.

— Да мы их сбросим в море, этих макаронников! — отсчитывая сдачу, сказал Толстяк Яннис, и его лунообразная физиономия расплылась от гордости. — Всех сбросим в море!

— Почему ты получил с меня двадцать драхм?

— Мясо опять подорожало. Вот тебе крест! Такие цены на рынке.

— Катитесь вы все к черту! — выругался покупатель.

Толстяк Яннис дружески похлопал его по плечу и проводил любезной улыбкой.

— Вот так, босые, безоружные, голодные, и все-таки мы их обращаем в свою веру. Видишь, что мы за люди? — с пафосом говорил он.

Из-за плоскостопия мясника не взяли в армию. «В конце концов у меня жена, ребенок, лавка, и то, что так получилось, только к лучшему», — рассуждал он. Обрадованный, пришел он домой и, показав Клио белый билет, объявил: