Костас Кодзяс - Закопчённое небо

— Боже, как ты изменилась!

Фани подошла к калеке. Робко дотронулась кончиками пальцев до его лба. Он не пошевелился. Она погладила Илиаса рукой по лицу и прижала его голову к себе.

— Бакас был так привязан ко мне, Илиас, а я все время толкала его в пропасть, — прошептала она.

Ребятишки, игравшие в мяч, кричали на весь переулок. В окно виднелась стена противоположного дома. Она была испещрена щербинами от пуль, напоминавшими следы оспы.

Вдруг дрожь пробежала по телу Илиаса. Он больно ущипнул Фани за ляжку. Она не противилась. Тогда он, опьяненный желанием, стал исступленно целовать ее.

Она молча покорилась взрыву его животной страсти. На ее бледном постаревшем лице еще резче проступило страдание. Дрожа от вожделения, Илиас страстно твердил:

— Ох! Сколько лет мечтал я об этой минуте… Сколько лет!

Фани подняла этот живой обрубок и положила на кровать. Потом машинально разделась и легла с краю. Молча, покорно отдалась она его ласкам.

Лишь потом, когда Илиас повернулся к ней спиной и уткнулся лицом себе в руку, послышался ее дрожащий голос:

— Не прихода сюда никогда, никогда больше…

— Поставь меня на мою коляску, — прошептал он.

Полные отвращения, стыдясь друг друга, они прикрыли свою наготу. Уже наступили сумерки, и голоса ребят стихли на улице. Причудливые вечерние тени заполнили комнату. Коляска медленно спустилась с порога, дверь закрылась, и Фани, плотно закутавшись в шаль, села, сгорбившись, перед жаровней.

Обогнув последние бараки предместья, узкая неровная дорога вилась по склону холма. В конце ее находилась маленькая кофейня, ацетиленовая лампа которой освещала небольшую площадку, место летних прогулок окрестных жителей. Но зимой тут по вечерам не было ни души.

Илиас с трудом поднимался в гору; коляска его то и дело натыкалась на камни и застревала в колдобинах. Руки у него нестерпимо болели; несмотря на холод, рубаха была мокрой от пота. Но он спешил, рвался вперед, подгоняемый какой-то неведомой силой.

Где-то впереди дорога, образуя изгиб, проходила по самому краю холма, нависая над крутым обрывом. С детства помнил Илиас это место. Он с ребятами не раз держал пари, кто из них сумеет спуститься до середины пропасти. Наиболее смелые, уцепившись руками за выступы скалы и нащупывая ногами точку опоры, соскальзывали вниз по отвесному склону, добирались до заброшенной каменоломни, нависшей над пропастью. После такого подвига у Илиаса всегда кружилась голова, и воспоминание об этом сейчас еще больше подгоняло его.

Илиас выбился из сил, толкая коляску. Наконец он добрался до изгиба дороги и, съехав на обочину, резко затормозил.

Он огляделся по сторонам. Ни души. Свистящий ветер поднимался со дна пропасти, обдавая холодом его вспотевшее лицо. Сильный ветер предвещал бурю. Ночь своей бесплотной волшебной пеленой закрывала зиявшую бездну.

Какие-нибудь четверть метра отделяли Илиаса от обрыва. Но оцепеневшие руки отказывались подтолкнуть колеса.

Странная была эта ночь. Среди крылатых теней на горизонте плясали целые сонмы бесов. Неистовые крики, хохот сливались с бешеным свистом ветра. Оборотни скакали, крутились, простирали к Илиасу руки, стараясь вовлечь его в свой безумный хоровод, устроенный в его честь.

Калека точно окаменел. Его взгляд теперь вместе с ветром блуждал среди мелькавших теней. Ему хотелось кинуться вниз, отдаться безумству духов, дикий вопль которых стоял у него в ушах. Всего четверть метра отделяли его от края пропасти. Но руки его застыли, вцепившись в колеса.

И вдруг Илиасу померещилось, что возле него проскользнула знакомая тень и послышался голос: «Эй, приятель, ты куда?» — «Один толчок! Подтолкни посильней коляску», — взмолился он.

Илиас облился холодным потом. Ему показалось, что его мать внезапно отделилась от толпы теней, и он обезумевшим взглядом впился в ее лицо.

«Что ты делаешь, Илиас, здесь среди ночи?» — «Замечтался я, мама». — «Заманят тебя к себе злые духи. Побойся их, сынок!» — «Я уже ничего не боюсь. Все равно мне конец».

Ледяной ветер хлестал его по лицу. От страха, как бы руки его, ослабев, не отпустили колеса, которые сами покатятся вниз, он пришел в себя на секунду. Но тут же ему опять почудилось, что рядом с ним стоит его товарищ.

«Один толчок, всего один толчок», — взмолился он снова.

Глаза калеки наполнились слезами. Привидения, обступившие его, стали постепенно исчезать. Застыв на месте, смотрел он на взбунтовавшуюся природу, неистовствующую при приближении бури. Он не мог пошевельнуться. Долго стоял он на краю пропасти, сломленный, униженный, полный нерешительности. Потом развернулся и медленно поехал назад.

Добравшись до площади, он остановился возле знакомого киоска. Он был на грани безумия.

— Подожди, я уже закрываю. Давай перекинемся в картишки, — предложил ему приятель.

— Закажи узо, — попросил его Илиас.

— Ну и ну! Тоска тебя, что ли, сегодня заела? В кофейне они изрядно выпили.

— Ну, дружище, обстряпал ты дельце? Раздобудь только права, мы их тут же пристроим, у меня есть покупатель. А денежки — скажем, чтоб гнал наличными, — добавил приятель.

— Еще узо! — заорал Илиас.

— Да что с тобой?

— Еще узо!

В это время к владельцу киоска подошел какой-то знакомый и заговорил с ним об арестах рабочих с фармацевтического завода. Илиас молча прислушивался к их беседе.

Домой он вернулся пьяный. Мать хотела раздеть его, уложить в постель, но он потребовал гитару, которая, давно им забытая, пылилась на шкафу. Мариго, обрадовавшись, дала ее сыну и села рядом с ним.

Красивые звуки оживили холодную мрачную комнату. Склонив набок голову, калека приник к струнам; лицо его странно подергивалось. Он долго играл. Потом положил на пол гитару и, поднеся к губам исхудавшие руки матери, стал с жаром целовать их.

Тик-так! Тик-так! Тик-так! — нарушая тишину, тикали старые часы на буфете.

Почти совсем стемнело, но маленький Хараламбакис знал, что свет в комнате не зажгут до возвращения отца. Георгия ждала его, стоя у окна.

Подойдя к матери, мальчик прижался к ней.

— Осторожно, не толкни меня в живот! Сколько раз я тебе говорила! — закричала на него Георгия.

Она попыталась отстранить сына, но он крепко уцепился за ее фартук. Хараламбакис, робкий, болезненный мальчик, очень боялся матери. Его не удивляло, что она стоит сейчас, поглощенная своими мыслями, прижавшись лбом к стеклу. У него были свои собственные приметы, по которым он чувствовал, насколько сгустилась атмосфера в доме. Наверно, мать рассердилась, потому что он чуть не толкнул ее в большой, вздувшийся живот. Он часто с удивлением слушал разговоры взрослых о том, что скоро у него появится братик. Но когда мальчик видел этот огромный живот, ему хотелось, чтобы мать погладила его по голове или разрешила по крайней мере прижаться к ней. Ее молчание ему не нравилось. Прошедший день оставил у него множество недоуменных вопросов.