Дидо Сотириу - Земли обагрённые кровью

И вот один из этих арабских мальчиков из деревни Куюмджи, застенчивый и наивный, на глазах у Анестиса совершил кражу. Он работал на кукурузе. Время от времени он бросал через ограду початки кукурузы, чтобы вечером, по дороге домой подобрать их и отнести тяжело больной матери и трем младшим братьям, которые голодали и просили милостыню где могли. Анестис поймал мальчика. Он подвесил его за ноги на платане и для примера другим избил так, что слабый и больной арабчонок еле доплелся до своей хижины, лег и больше не встал. «Произошла ошибка», — сказали беи и простили Анестиса.

И все же неожиданно наша жизнь в Белеви изменилась к лучшему. Хозяин Али-бей страстно влюбился в одну молоденькую работницу-гречанку, Артемицу, и старался показать себя добрым. Он даже начал заботиться о нашей еде и однажды, чтобы понравиться девушке, стал ругать Анестиса.

— Мерзавец, что же ты обижаешь людей, кормишь их одной фасолью и пшеницей! Надо их кормить мясом, а то болеть начнут и будут рассказывать в Кыркындже, что хозяева Белеви жадные, морят людей голодом! — Он выговаривал Анестису, а сам краешком глаза поглядывал на девушку.

Артемица своей красотой и бешеного коня могла укротить. Она была стройна, взгляд у нее был открытый, волосы, когда она их распускала, доходили ей до щиколоток. Девушка поняла, что бей к ней неравнодушен, и побаивалась его. Но и с работы уйти не решалась. Родители ее очень нуждались, у них было одиннадцать душ детей, а земли совсем мало. Бей обращался с ней ласково. Он просил ее то сварить ему кофе, то починить одежду и никогда не давал воли рукам. Али-бей, в объятиях которого побывало столько женщин — и богатых и бедных, и тех, которые ходят по деревням, узнав, что крестьяне продали урожай и у мужчин есть деньги, — вел себя с этой девушкой, как влюбленный гимназист.

— Скрытая печаль терзает моего господина, — говорил его слуга. — Всю ночь, не смыкая глаз, играет на уде. Ноги женской теперь в доме не бывает, он на всех рычит, как зверь…

Крестьяне все это видели и слышали, но ни слова осуждения никто вслух не произнес, каждый боялся за свой кусок хлеба. Только женщины тайком перешептывались: «Грянет когда-нибудь гром… Нет большего греха, чем христианке связаться с мусульманином…»

Однажды в полдень, когда Артемица куда-то ушла, а крестьяне отдыхали под платаном, Катина, одна из работниц, с лукавой улыбкой запела песенку об Элли, в которой говорилось, что Элли нужно убить, потому что она изменила мужу с турецким беем… Остальные женщины зашушукались и переглянулись. А старая Парлярена, по прозвищу Кривая, не могла утерпеть, чтобы не поучить молодых жить; она начала громко рассказывать историю Тодора Делиманолиса, который позабыл законы божьи, влюбился в турчанку, вдову с двумя детьми, и был за это жестоко наказан.

— Ах, только тот, кто знал Делиманолиса раньше и видел, что теперь с ним стало, может судить, как дорого он заплатил за свою любовь! — с притворным сочувствием говорила она. — Когда он был еще молодым парнем, каждую женщину, увидевшую его верхом на коне, посещали грешные мысли… И как только ему пришло в голову вступить в эту незаконную связь? Будто христианок мало! В недобрый час задумал он открыть мельницу в турецкой деревне возле городка Тире. Там он и познакомился с этой вдовой и совсем потерял голову. А она, эта проклятая, тоже словно осатанела, хоть у нее было двое детей. Как с глаз скроется, так, значит, на мельнице у Делиманолиса пропадает, и днем и ночью. Дальше — больше, притерлись они друг к дружке, словно жернова. Но любовь не спрячешь в сундук, как богатство, и про их связь все узнали. «Уедем отсюда, прежде чем нас вынудят заплатить жизнью за нашу любовь», — сказала она ему однажды. И он, безумец, похитил ее, повез в Пирей, окрестил там, дал ей христианское имя Ангелики и женился на ней, прости господи! Потом возвратился в Кыркындже, снова построил мельницу. Родилось у них четверо детей — два мальчика и две девочки. Но в Тире он носа показать не смел. Все шло своим чередом. Однако бог ничего не забывает! Все записывает до поры. Подрос старший сын Делиманолиса и, наслушавшись рассказов матери о ее родной деревне, отправился туда жить. Он арендовал ту заколдованную мельницу, начал работать. Но не прошло и месяца, как его нашли мертвым в постели. Он был убит ударом ножа в сердце!..

Старая Парлярена переводила взгляд с одной девушки на другую, ей хотелось знать, какое впечатление произвел ее рассказ.

— Испугались, бедняжки! — удовлетворенно промолвила она. — Такие грязные дела только кровью можно смыть! Помните это! И Артемице расскажу, чтобы она задумалась…

Рассказ Парлярены вселил в меня страх за судьбу Артемицы. Но я не осмеливался заговорить с девушкой. И ни Парлярена и никто другой не предостерегли ее. Всех устраивала любовь к ней бея, сделавшая его мягким и добрым. Но злословить по адресу девушки и предвещать ей гибель они не переставали.

Возвращаясь однажды воскресным вечером из Кыркындже в Белеви, я наткнулся в лесу на бея и Артемицу, слившихся в страстном объятии. Я не мог ни шагу сделать ни вперед, ни назад. Мне хотелось, чтобы земля разверзлась и поглотила меня. Кровь ударила мне в голову, и не изведанные до сих пор чувства пронизали меня с ног до головы. Я осторожно попятился и, легко ступая босыми ногами, быстро побежал, опасаясь, как бы бей меня не заметил и не всадил пулю в спину. В ту ночь я не сомкнул глаз. Я весь дрожал, словно меня трепала лихорадка. И плакал, будто сам совершил какой-то большой грех…

Этот случай, а также жестокий поступок Анестиса с арабским мальчиком заставили меня уйти с работы раньше срока.

Истории, наподобие происшедшей с Артемицей и беем, были в наших местах большой редкостью, и решиться на такое человек мог только под влиянием очень сильного чувства — был ли это турок, как Али-бей, или грек, как Делиманолис. Вокруг было много турецких деревень, но я не помню подобной любви, если не считать случая в арабской деревне Куюмджи. Арабы из этой деревни были очень дружны с жителями Кыркындже. Случалось ли у них в деревне что-нибудь хорошее или что-нибудь плохое, они приходили к нам советоваться. Больше всех их уважением и доверием пользовался мой дядя — чабан Вотаноглу. Он казался им самым мудрым человеком в мире, хотя бедняга даже расписаться не умел. И вот однажды, задыхаясь, прибежал к нему араб Юсуф и говорит:

— Скажи мне, мудрый человек, если черную овцу случить с черным бараном, может она принести белого ягненка?

Дядя почесал затылок, подумал и серьезно ответил:

— Может и даже очень может, Юсуф. Если у черного барана или у черной овцы душа белая.

Он ответил так потому, что давно заметил, как его помощник Вузиос каждый раз, спускаясь со стадом к водопою, встречается там с молодой женой Юсуфа, Фатимой, и долго остается с ней наедине.