Александр Каневский - Впереди разведка шла

Первый прыжок! О нем можно говорить только междометиями...

Самолет в небе. Восемьсот метров высоты. Летчик подал команду. Сдерживая волнение, вылез из кабины, встал на плоскость крыла. Страшновато!.. Но махнул на все рукой и с мыслью «будь что будет» шагнул в бездну. Провалился, выдернул кольцо, почувствовал сильный рывок. Ощущение — словно чья-то могучая рука схватила за шиворот. Увидел над собой купол парашюта, счастливо засмеялся.

А первый вылет на УТ-2! Голова кружилась от пьянящего ощущения высоты. Что там мельничное колесо, с которого сигал в воду, или церковная колокольня, на которую тайком лазил с ребятней?! Широта, простор, дух перехватывает от панорамы, открывшейся с высоты птичьего полета.

Игрушечным выглядел маяк на краю мола, уходящего в синеву моря...

Очень быстро втянулся в напряженную летную жизнь, требовавшую неустанного внимания, хладнокровия, усидчивости. Вскоре решил совсем уйти из техникума и стать курсантом авиашколы Осоавиахима. Однако все изменилось в моей судьбе, как и в судьбе многих миллионов советских людей.

В ночь на 22 июня фашистские самолеты обрушили сотни тонн смертоносного груза на Одессу. Первые жертвы, первые разрушения...

Одесса зажила тревожной жизнью прифронтового города. Ее черты посуровели. Улицы ощетинились баррикадами. Их строили старики, женщины, дети. В дело шло все, начиная от мешков с песком и булыжников и кончая железнодорожными рельсами и трубами, из которых сооружались противотанковые препятствия.

На заводе имени Январского восстания обшивались броней тракторы. Одесситы прозвали их «танками на испуг».

Площади, улицы... Всюду обучающиеся военному делу. Истребительные батальоны и ополченские дружины объединяли людей разного возраста и всевозможных профессий. Рядом с пожилым ученым можно было видеть юношу-подростка, рядом со слесарем, портовым рабочим, железнодорожником — бухгалтера в старомодном пенсне или актера. Афишные тумбы, с которых прежде улыбались кинозвезды и модные теноры, пестрели плакатами и листовками: «Защита Одессы от фашистских варваров — это кровное дело всего населения», «Каждый дом, каждое предприятие должны стать крепостью, о которую сломают голову фашистские бандиты», «Наше дело правое, враг будет разбит. Победа будет за нами!»

В августе особенно близко почувствовалось дыхание войны: под Одессой шли тяжелые бои, враг напирал со всех сторон. В эти дни мы жили, как в лихорадке: днем рыли окопы в районе аэродрома, ночью дежурили на крышах, тушили пожары, оказывали помощь пострадавшим.

Как-то днем шел по улице. Внезапно взвыла сирена, вскоре в небе появились самолеты. На фюзеляжах — кресты. Идя на бреющем полете, они полоснули огненными пунктирами по прохожим, случайно застигнутым на улице. Беспомощно заметались люди, пытающиеся спрятаться от настигающей смерти. Крики, стоны, плач детей...

Я бросился в ближайший подъезд, где стоял пожилой мужчина, прижимая к себе испуганных мальчишек.

— Что делают, ироды! — теребил он вихрастые головы ребят.— В живых людей стреляют...

Гитлеровские летчики сыпали из самолетов и листовки. Как-то я подобрал одну из них. Она была подписана так: «Комендант города Одессы корпусной генерал Асон». Одесситы острили: «Этот Асон уснет у ворот нашего города навеки».

На учебном аэродроме кипела работа. Курсанты аэроклуба готовили матчасть к перебазированию. Самолеты, не подлежавшие ремонту, приказано было сжечь. Из разговоров инструкторов и механиков мы узнали, что наше нехитрое хозяйство эвакуируют в Ровеньки Днепропетровской области.

...А фашисты вплотную подходили к Одессе, просочились уже к окраинам.

В район аэродрома прибыл сборный отряд моряков, пехотинцев и ополченцев, спешно начал занимать оборону. Мы сразу поняли: будет жаркое дело. Командир отряда — прихрамывающий широкоплечий здоровяк с «крабом» на форменной фуражке — подошел ко мне и спросил:

— Как зовут, сынок?

— Александр.

— Вот что, Саша, будешь у меня временным связным. Моего недавно ранило. Остальных ваших хлопцев тоже пристроим.

А на следующий день с рассвета я увидел гитлеровцев. Подгоняемые офицерами и шнапсом, они скопом двинулись на наши позиции.

— Полезли адольфы! — крикнул один из моряков и метнул гранату туда, где тыкал рукой в нашу сторону длинноногий офицер.

Взвизгнули рядом пули. В воздухе поплыла кислятина от взрывов гранат...

Перед нашими окопами осталось валяться несколько вражеских трупов, ранцы из телячьей кожи, противогазы в гофрированных пеналах, исковерканные каcки.

И снова в горячем мареве закачался изломанный строй. Теперь немцы получили подкрепление — два легких танка. Крестатые коробки — зеленовато-грязные, с желтыми разводами на броне,— выплевывая огонь, резво пошли на обороняющихся. Здесь и пригодились противотанковые гранаты, бутылки с горючей смесью.

...К вечеру бой затих. За горизонт уходило уставшее кирпичное солнце.

Утром очередная атака гитлеровцев началась артиллерийской подготовкой. Комьями взметнулась сухая глина, на разные голоса пели разлетавшиеся осколки. Среди наших бойцов появились раненые, убитые, но оставшиеся в строю снова приготовились встречать непрошеных гостей. А те уж были тут как тут. В ходе боя оказался отрезанным наш пулеметный расчет. Надолго умолкая, «максим» бил короткими, злыми очередями: видно, патроны были на исходе.

Командир махнул мне рукой.

Подполз к нему, прижимаясь к стенке траншеи, по которой стекали струйки сухой земли.

— Надо доставить ленты к пулемету, Саша,— командир так посмотрел на меня, что я сразу ощутил холодокопасности.

Нагрузившись коробками с лентами, выбрался из окопа и ужом пополз к расчету. Вокруг сразу зацокали пули. Пот заливал глаза, в воздухе стоял удушливый трупный запах. К горлу подкатила тошнота.

Неимоверно длинным показался этот маленький участок, простреливаемый со всех сторон. В ушах звенело, перед глазами, словно мошкара, мельтешили мелкие черные точки.

Сорок метров, тридцать, двадцать... И вот я у цели.

Пулеметчик проворно вставил ленту в «максим» и густой очередью буквально скосил несколько гитлеровцев с закатанными рукавами.

— Спасибо, братишка,— подмигнул мне моряк в разорванной, прожженной во многих местах тельняшке и снова прильнул к пулемету.

Возвратившись назад, я подполз к бойцу, у которого повязка набухла от крови и сбилась на глаза, взял его винтовку и начал стрелять по немцам. Может, ошибался, но мне казалось, что гитлеровцы спотыкались и падали именно от моих пуль...

Потом моряки бросились в рукопашную схватку. Многоголосое «ура!» и «полундра!» загремело вокруг, перекрывая треск пальбы. Все сразу смешалось — фланелевки, тельняшки, гимнастерки, мышиные мундиры... Ругань, рычанье, стоны, вопли...