Гейнц Зенкбейль - Джонни Бахман возвращается домой

Джонни показалось, что он даже видит, как одно из окон открывается, кто-то высовывается из него и громко зовет: «Клаус-Петер, иди домой есть!» или же: «Сони, отойти подальше от помойки!» А привратник из первого дома ворчит: «Спокойно, ваш ребенок здесь внизу, а то я сам спущусь!» Дети испуганно разбегаются врассыпную, Джонни находится тут же среди них, он стрелой выбегает через маленькую калитку…

Но его когда-то потайное убежище сейчас превратилось в угловатую, искореженную дыру. Миновав дверной проем, он видит тесную прихожую, которая раньше была выложена обшарпанной кирпичной плиткой. Отсюда одна лестница вела наверх — к квартирам, а другая спускалась в подвал. Деревянные ступени лестницы обгорели. Крупные куски штукатурки, упавшие со стен, засыпали пол. Только дверь, что ведет в подвал направо, до некоторой степени сохранилась, зеленая масляная краска, которой она была покрашена, покрылась грязными пузырями, а верхняя часть ее даже обуглилась.

Когда Джонни толкнул дверь, она жалобно заскрипела в петлях и заскребла низом по полу. Каменные ступени вели в непроглядную темноту подвала, из которого на него пахнуло запахом затхлой сырости и остывшего пепла. В этом подвале Джонни вместе с матерью и другими жильцами дома провел многие часы, когда объявлялась воздушная тревога.

«Где-то теперь Фибелькорн и Шрамм и все остальные ребята? А самое главное, где моя мама?» — билась в голове тревожная мысль.

Джонни спустился еще глубже вниз.

— Эй! — громко крикнул он. И еще раз громко и протяжно повторил: — Эй! Там есть кто-нибудь?!

Лишь приглушенное, расплывчатое эхо прозвучало ему в ответ.

«Живы ли они? — Эта тревожная мысль мигом встряхнула Джонни. Он моментально забыл и об усталости, и о боли в ногах. — Они должны быть живы! Сгоревший дом еще не доказательство того, что большинство его жителей погибло». Некоторые из жильцов даже оставили после пожара весточки о себе, написав своим близким на оставшихся стенах дома по нескольку слов.

Джонни снова вышел во двор. Грохот и стрельба звучали теперь сдержаннее. На самом деле, на кирпичной стене между пустыми прямоугольниками окон где мелом, где известкой или углем были написаны различные сообщения, кое-где они были не написаны, а нацарапаны чем-то твердым.

— «Гюнтер, мы у тети Юлианы в Белыщге», — прочитал вслух Джонни. Гюнтером мог быть только сын Шраммов с четвертого этажа, который уже давно состоял в гитлерюгенде. Дважды в год он выносил во двор своих величиной в палец игрушечных солдатиков из папье-маше, а также входившие в этот набор маленький танк, грузовик, пушки и еще что-то. На крохотной площадке, где лежало на подпорках бревно для выбивания ковров и росли кусты бузины, он устраивал миниатюрный макет поля боя с окопами, траншеями и бункерами. Для мальчишек, которые всегда бегали одной стайкой, это всегда было праздником. Гюнтер Шрамм страстно хотел стать унтер-офицером. Возможно, он им а стал. Как бы там ни было, а прошлой осенью родители получили сообщение о его гибели. Однако, несмотря на это, они все же, видимо, надеялись, что однажды их сын вернется домой, прочтет их надпись на стене и последует за ними в Бельциг к тете Юлиане.

«Дети, мы живы, слава богу! Юлиус и Хедвиг», — написала на стене старая супружеская пара Фибелькорн с первого этажа для обеих своих призванных служить в армию дочерей. Два их сына уже погибли на фронте.

«Пишите нам в Бойценбург! Г.»-эти слова наверняка нацарапал Гуммерт, служивший в войсках противовоздушной обороны и по-военному кратко извещавший родственников о своем местонахождении. Сам он был членом нацистской партии и однажды даже собирался донести на Фибелькорнов, пронюхав, что оба старика тайно слушают по радио передачи из Лондона. Мать Джонни тогда с большим трудом упросила Гуммерта не делать этого, чтобы не обрушить на головы Фибелькорнов еще большее несчастье. Как-никак, а их сыновья лежали в далекой России, один — под Ленинградом, а другой — где-то в Крыму.

«Но где, спрашивается, надпись, которую оставила для меня собственная мать?» — с опаской подумал Джонни.

Он поспешно пробежал глазами остальные надписи, являющиеся своеобразными признаками жизни людей.

«Мы счастливо отделались, Крюгер», «Где находятся Нитше?» или же: «Мы у бабушки в Шверине».

Наконец с самого краю, между окнами их бывшей спальни, он обнаружил короткую, неровную надпись:

«Джонни, мой милый мальчик, приходи…» — Дальше ничего нельзя было разобрать, так как на стене отсутствовал большой кусок штукатурки,

«Приходи… Но только куда приходи? К кому?» Бабушка и дед Джонни погибли, дядя Альфонс и тетка Клерхен — тоже. Своей надписью мать как бы признавалась Джонни в любви, но что она написала дальше?

Самое главное, конечно, что она жива.

В это мгновение хрипло заскрипела подвальная дверь.

Существо, похожее на гномика.

Нанни.

Разговор в мрачном дворе.

«Давай останемся вместе, Джонни!»

Джонни испуганно втянул голову в плечи и замер.

«Я ослышался, — подумал он, — наверное, это всего лишь крыса». И в тот же миг он услышал едва уловимое поскрипывание, как будто за стеной кто-то осторожно идет по гальке.

Мальчуган быстро спрятался за стеной дома, мысленно взвесив, не будет ли лучше, если он отойдет к кустам бузины. Но тут от кирпичного выступа медленно отделилась маленькая фигура.

Девочка. Она была небольшого роста. Ей едва ли было больше десяти лет, хотя выглядела она значительно старше. Джонни смотрел на бледное, перепачканное лицо. Голова ее была пострижена чуть ли не наголо. Ребенок был похож на какое-то подземное чудище, которое случайно выбралось на поверхность земли.

— Что ты здесь делаешь? — спросил Джонни больше со смущением, чем с удивлением.

Девочка не выказала ни тени страха. Лишь расширились ее глаза, отчего лицо стало похожим на рожицу гнома. Дышала она полуоткрытым ртом.

— Ты одна?

— Да, — тихо прошептал ребенок.

— А где же твои родители: я имею в виду твою мать?

— Мать пропала.

— Куда пропала?

— Я не знаю.

— И когда же она пропала?

Девочка смотрела в землю и комкала край своего порванного платья из дешевого, зеленоватого материала. Пальцы у нее были как восковые и так худы, что напоминали птичьи лапы.

— Этого я тоже не знаю, — тихо пробормотала она.

— Я не знаю, и это я тоже не знаю, — передразнил ее мальчик. — А что ты вообще знаешь?

— Все дома загорелись, — проговорила девочка, отворачиваясь в сторону, — мы с мамой убежали. Все люди побежали куда-то. И тогда моя мама вдруг пропала. — Сильно выступающее Адамово яблоко девочки скользило взад и вперед, словно дрожь пробегала по ее худой шее. — Когда это случилось, еще лежал снег.