Сергей Вашенцев - Путь-дорога фронтовая

Это не был правильный строй. Ряды все время зигзагообразно колебались. Старый царский военспец сказал бы, что часть эта небоеспособна и похожа больше на случайную толпу. Он не имел возможности видеть ее под Каховкой, где конница генерала Барбовича — комбинация коней, людской силы, артиллерии и танков — обрушилась на наши позиции. Она отскочила подбитая, как собака. Отряд, участвовавший в этом знаменитом сражении, потерял сорок три процента своего состава, но не отступил ни на один шаг.

Иван Моторный, фланговый в первом ряду, шагал тяжело и беспокойно. Он, собственно, не так устал, как был голоден. Вчера с отрядом они кое-как пообедали, нагнав походную кухню. Но сегодня целый день шли с пустыми желудками. Выправка у Моторного скорей медвежья, чем военная. Он двигается несколько вразвалку, шаги делает размашистые и крупные. Наука войны ему столь же мало знакома, как и многим из отряда. Их всех наспех мобилизовали с шахт и заводов на последний бой с врагом. Незнакомство с военным делом возмещалось в значительной мере тем зарядом гнева, который они несли под легкими своими одеждами, как остро отточенную сталь.

Крестьянского парня нужда выкинула из села в шахты. В гнилом подземелье с плохо укрепленными стенами смерть подстерегала каждую минуту. В конце концов он привык. Что же делать? Другого выхода не было. В селе нужда: после смерти больного отца описали корову, осталась одна хата да он с матерью. Он ушел из села и полез в хозяйский забой. Десять часов тяжелого труда под землей. Обессиленный и озлобленный, он выходил из шахты и валился на койку…

Теперь он идет с винтовкой в руках. Смерть? Но смерть четыре года подстерегала его в шахте. Кроме того, сейчас он знает, что его влечет вперед. Он понимает: врага нужно уничтожить во что бы то ни стало и без остатка. Когда он думает об этом, ему всегда вспоминается, как ходил он в детстве с приятелем бить змей в ров. Был он большой охотник до этого дела. Некоторые змеи, судорожно вздрогнув, замирали, но вскоре оживали и уползали. Ребята боялись больше всего этих уползших гадин, которые теперь будут мстить. И поэтому впредь уничтожали змеи до конца, отсекали головы от извивающихся колец…

Ряды хат плыли по сторонам, как бы покачиваясь в такт движению отряда. Они походили на стаю белых уток, рассыпавшихся по воде. Самая маленькая голубоватая хата была та, в которой родился Моторный.

Глиняный забор рассыпался. Два деревца, еще посаженные отцом. Скамейка. Припертый колом сарай. Никого не видно.

— Где же мать?

Невольное беспокойство замедляет его шаги. Он замечает мельчайшие подробности: хата побелена, двор чисто выметен. Ни куриного помета, ни навоза. Ни скирд, как возле других хат. Дверца хаты раскрыта. Он оглядывается назад, надеясь, лто во двор сейчас выйдет мать. Но никто не появляется, и ему кажется, что дом пуст, ветер распахнул хату и обдувает голые стены.

Родная хата осталась позади. Он стойко прошагал мимо нее в рядах запыленных бойцов. Неизвестно, поведут ли их дальше или будет отдых. Тело настолько приспособилось к дням лишений, что острого чувства голода не было, равно как не было и острого желания отдыха. Отдых мерещился где-то далеко, у берегов теплого моря.

Вот и последние хаты села. Во дворах суетятся бабы. Двое ребят в крайней избе уплетают красный сочный арбуз. Село кончилось. Дорога идет дальше.

Когда вышли за околицу, увидели невдалеке одинокую хату, окруженную тенистым фруктовым садом. Дальше темнел Сиваш. За фруктовым садом отряд остановили. Начальник приказал здесь расположиться и передохнуть. Сам пошел в хату, стоящую особняком, пробыл там минут пятнадцать, вернулся и сообщил, что скоро бойцы будут накормлены, до вечера простоят здесь, а вечером вольются в дивизию и в штурмовой колонне двинутся через Сиваш.

Иван Моторный мог отлучиться на полчаса. Он быстро зашагал назад. Знакомая улица. Черт возьми, как она знакома! Он может по пальцам перечислить, где кто живет. По фамилиям, по именам и отчествам. Шаги все ускорялись и ускорялись. И наконец он перед маленькой хатой. Забор вокруг полуразрушен. Сзади виден Сиваш.

Он виден из каждой хаты. Село стоит на берегу Гнилого моря.

Тетка Галина не узнала сына, этого улыбающегося высокого парня с огрубелым, заросшим лицом. Она вязала что-то, быстро перебирая спицами, обернулась и глядела вопросительно на подходившего красноармейца, думая, что пришел один из тех, кого определили к ней на постой. Потом схватилась за голову и, пригнув колени, закачалась, как припадочная. Они не видались много лет, — неудивительно, что она его сразу не узнала.

Она сидит рядом с сыном и благоговейно разглядывает его. Сидят оба молча. Ему не о чем спросить мать — он видит ее осунувшееся почерневшее лицо. Хозяйства нет. Нужда.

Он начинает ей рассказывать о том, что скоро Крым будет взят и тогда для таких людей, как она, станет жизнь легче. «Вот ты увидишь, какие будут у нашего брата права». Он хочет ее порадовать, заинтересовать будущей жизнью, говорит, что лучше будет ей поступить на завод в работницы, чем держаться за этот разрушенный дом. «Чего тебе, в самом деле, держаться за этот дом?» Вот кончатся бои, он ее возьмет в город. Обязательно возьмет в город. Они будут жить вместе.

Полчаса промелькнули незаметно. Красноармеец прощается с матерью. Он обнимает ее. Мать привала к его руке, вцепилась в нее и не отпускает.

— Пора идти, — говорит он, слегка отдергивая руку. — Пора, в самом деле, идти.

Она подняла голову и тревожно глядела на него. Растерянно теребила его рукав. Лицо ее похоже на остренький треугольник, угол которого впивается в тощую грудь.

— Минутку побыл — и нет его, — бормочет она. — Ведь сейчас только пришел. Куда же ты, сынок? Как же без угощенья пойдешь? Голодный. Ничего-то у меня нет… Побегу я, дура такая, к Антипенкам. Выпрошу кусочек сальца.

Она порывается бежать, сын ловит ее за руку и удерживает»

— Брось ты суетиться, мать. Вечно ты такая. На обратном пути заверну к тебе, накормишь. Не бойся, не убьют.

Но она, судорожно вцепившись, тянет его за рукав.

— Побегу к самому главному, — причитает она. — Вон он стоит за деревней. Повалюсь ему в ноги. Отпусти Ваню. Ишь у тебя сколько народу, а у меня один. Некому старость поддержать.

— Нельзя, мать, не от него зависит.

— У Ленина выпрошу, в ногах вываляюсь.

— И не от него зависит, мать.

Она глядит на него с удивлением, не понимая.

— Так у кого же просить, сынок?

— Ни у кого. Поняла?

— Поняла! — шепчет она. — Сам, значит, идешь.

Сын трясет ее безвольную руку и быстро, не оглядываясь, уходит.

Тетка Галина сидит на скамейке, обхватив голову руками, и неподвижно глядит на Сиваш. День скатывается к закату.