Сергей Вашенцев - Путь-дорога фронтовая

…Море, что подходит в осенние дни чуть не к окнам села, тянуло с детства Моторного. Движение воды, приливы и отливы волновали его, раздвигали границы села, и за этой серой маслянистой гладью он чувствовал другие моря и других людей. Может быть, это широководное поле, расстилавшееся перед глазами, породило первые его мечтания о городах, в которые он стремился. Он все-таки был житель моря, хотя море это и было похоже на большую лужу. Позднее его смутные порывы столкнулись с действительностью. Море отодвинулось от него на многие километры, и вплотную приблизились шахты, введя его в круг новых отношений с людьми, в круг иных дел, завершением которых была революция и гражданская война…

— Идем, что ли! — говорит председатель сельсовета.

Моторный поднимается с лавки, и они втроем выходят из хаты. Они идут по улице навстречу ветру. Ветер ворошит солому на крышах хат, подметает дорогу, вздымает ленты пыли вверх и, разрывая их, засыпает глаза песком. «Надует много воды», — думает Моторный, вспоминая, как подростком ходил он помогать рыбакам и приносил домой десяток мелких рыб, которые получал за день тяжелого труда.

— Ты где сейчас работаешь, Ваня? — спросил Моторного председатель рыбацкой артели.

— В Москве, секретарем ячейки на фабрике «Освобожденный труд», кроме того, учусь.

— Видишь, Иван Галактионович, почему людей в город тянет? Учатся там. Эх, поучиться бы! — проговорил Гусев.

Они подходили к берегу. Его скрывал пригорок, приподнятый над степью. Виднелась дальняя полоса моря. Оно было серо и неровно, как взрыхленная земля. Оттуда доносились шум, плеск и голоса.

Наконец невдалеке увидели рыбаков. Их было десятка полтора. Они стояли по пояс в воде, растягивая большую сеть, поплавки которой походили на чаек, купавшихся в волнах. Другой конец ее вели две лодки, отплывшие недалеко от берега. Сеть двигалась медленно. Мутная, грязная вода поднимала ил со дна, набивала мотню, тяжелила работу, но в движениях рыбаков были согласованность и упорство. Руки настойчиво тянули веревки, и лодки описывали широкий круг, пробиваясь к берегу и волоча за собой огромную ношу.

Навстречу лодкам бежали трое рыбаков. Они подхватили брошенный канат. Проваливаясь в вязком иле и уходя по горло в маслянистую воду, потащили к берегу богатство моря, достающееся с таким трудом. Сюда же бросился председатель артели, на бегу скидывая пиджак и фуражку. Его брезентовые брюки скрылись под водой, а руки стали яростно натягивать канат. Канат был длинный, крайний рыбак уже вытянул конец на берег, и здесь подхватил его бывший учитель, любивший порыбачить.

Прорыв оказался у правого конца сети. Этот край оставался неподвижным, и, может быть, потому, что в него набилось много ила, он не поддавался. Сеть шла неравномерно. Другой ее конец выползал уже на берег, в то время как здесь напрасно билось несколько человек, стараясь сдвинуть сеть с места. Председатель артели перебежал сюда, но его неистовый наскок не помог делу. Тяжесть оказалась непосильной.

Моторный быстро сбрасывает с себя брюки, пиджак, верхнюю рубаху с галстуком и шлепает в белых кальсонах по воде.

…Леденящее дыхание той ночи, когда тысячи ног погрузились в море и тысячи людей были охвачены одним порывом — перейти его и опрокинуть врага, на мгновение почувствовал Моторный, увязая в холодной, липкой, обволакивающей грязи. Но наверху, расплавленное, лилось солнце, и тяжесть той победы была позади…

Он хватается за канат и помогает вытягивать сеть. Кровь приливает к рукам, огромные руки, перевязанные узлами мускулов, напоминают тугую пружину, тело горит, резкие порывы ветра похожи на благодеяния, посылаемые природой, и вода не кажется ледяной.

— Здорово, Ваня!

Измазанная в иле дивчина с прядью намокших волос, упавших на лоб, тянет рядом с ним канат. Ее юбка перевязана внизу наподобие штанов. Крепкие руки держат веревку. На раскрасневшемся, покрытом блестками грязи лице пылают большие светлые глаза. Моторный с трудом узнает ее.

— Какая ты стала, Ксана…

— Надолго приехал?

— День-два пробуду.

— Выходи вечером гулять…

Руки яростно натягивают канат, и сеть движется. Сеть медленно выползает на берег, как огромное морское чудовище, со спины которого скатываются баллоны серой маслянистой грязи.

Долго стоял над берегом шум голосов, слышались крики, смех, шлепанье и плеск.

Восточный ветер гнал из Азовского моря воды, полные солью и рыбой.

1931

За ужином, который в этот вечер несколько затянулся, отец сказал:

— Ну что ж, добре, сынок! Рыба ищет, где глубже, а человек — где лучше. Тебе видней. Мы, бывало, не то видали… Я только думал, что танкисты… там, понимаешь, машины. Я в этом смысле… Хотя, по правде говоря, где теперь нет машин. И в пехоте, пожалуй, их не меньше! Что теперь означает пехота, если разобраться…

Отец доедал котлету, говорил не спеша, с большими паузами, значительно оглядывал всех, как бы приглашая прислушаться к его словам. Он был в благодушнейшем настроении, редко, впрочем, его покидавшем, любил поговорить, или, как он сам выражался, «потолковать, побеседовать в спокойном кругу семьи».

— Да, времена не те… — вздохнул он, отставив пустую тарелку и поглаживая пушистые седые усы, свисавшие вниз. — Мы, бывало…

— Ну, пошел, «мы, бывало», — неожиданно перебила его жена, которой не понравился самодовольный тон мужа. Она раньше всех кончила ужинать и сидела за самоваром, ожидая, когда можно будет наливать чай. Лицо ее было задумчиво и серьезно. Ее раздражало, что муж так спокойно говорит о событии, которое их так близко касалось.

Отец все поглаживал усы, не показывая вида, что его задело замечание жены, пробурчав что-то вроде: «Мы, бывало… чуть не голыми руками воевали…»

В сущности, он был незлобив и добродушен.

Все глядели теперь на Михаила, который со смущенным видом нагнулся над тарелкой, он невольно оказался в центре внимания, и ему надо было как-то объясниться.

— Я давно об этом думал, — сказал он. — Еще в детстве… (Он покраснел и запнулся — детство было где-то за углом.) Еще мальчишкой меня тянуло. Я не могу равнодушно глядеть, как идут по улице красноармейцы. Я не знаю… меня это всегда волновало. Когда убили Котельникова на границе… помните… Мне хотелось поехать туда. Я подумал, что это невозможно. Но вот поехал его брат. Помните, в газетах… Значит, чувства бывают похожи…

— Чувства — такая вещь, — глубокомысленно заметил отец. — Им надо верить.

Сын смущенно молчал. У него было такое ощущение, как будто он выдал какую-то тайну, только его касавшуюся. Он подумал, что все это может показаться наивным. С домашними труднее разговаривать, чем с товарищами по школе. Дома его еще не считали взрослым. Слова отца отчасти успокоили. Он с благодарностью взглянул на него.