Степан Злобин - Пропавшие без вести

Уже стоя на месте в строю, Бурнин наблюдал, как занимают места в строю последние отставшие люди их «батальона».

— Становись! — как всегда, молодецки бойко выкрикнул старший полицейский. — Направо равняйсь!

И его подручные пошли по рядам рыскать, все ли равняются, чтобы при первой возможности «поощрить» ударом.

Но на этот раз в «батальоне» не к кому было придраться. Общий нервный подъем возвратил пленным бойцам выправку и осанку, взыскательный глаз Бурнина видел вокруг бойцов, сплоченных, привычных и ловких в строю. Пусть они были оборванны и помяты, не все подтянуты поясами — это все же были бойцы Красной Армии…

Светало. Все становилось явственнее. Было уже видно, как свирепствовали полицейские по колоннам других бараков, слышно было обычную скверную брань, угрозы, удары…

И когда наконец все колонны были построены на утреннюю поверку, от ворот, от домика комендатуры, зашагал тяжелым, развалистым шагом плотный и рослый малый с портупейными ремнями поверх командирской шинели, начальник полиции, как пленные звали — Мотька.

— Смир-рна! — скомандовали в один голос старшие полицаи перед всеми семью «батальонами».

Но прежде чем из лагерной комендатуры успело показаться немецкое начальство, полковник Зубов торжественным шагом вышел из строя, тут же сбросив шинель, в одной гимнастерке. Наступало ясное, морозное утро, и в пламенеющем свете пурпурной зари всем стали видны его решительно сдвинутые брови над темными сверкающими глазами, его восемь эмалевых красных прямоугольников на петлицах, орден Ленина, два ордена Боевого Красного Знамени, два ордена Красной Звезды и медали, а главное — красная звезда на фуражке..

У Анатолия захватило дух. Что он скомандует, этот необыкновенный полковник? Что он прикажет?..

Полиция не успела опомниться…

— Товарищи! Бойцы и командиры! — произнес Зубов, в час торжественного парада. Можно было с уверенностью сказать, что его слышит весь лагерь. — Поздравляю вас с праздником двадцать четвертой годовщины Великого победоносного Октября! Да здравствует СССР и его победа над фашизмом! Да здравствует наша партия, Красная Армия и товарищ Сталин! — произнес перед строем Зубов. — Ура! — заключил он.

«Ура», которое вырвалось из глубины сердца Бурнина, рванулось с такой же силой из каждой груди. Оно прокатилось таким грозовым раскатом, что из барака комендатуры, стоявшего возле ворот лагеря, оторопело высыпали на крыльцо сразу все немцы — офицеры, солдаты и даже писаря, которые никогда не показывались во время построения.

А Зубов таким же четким, размеренным шагом возвратился в строй и стал с правого фланга на свое обычное место.

Начальник полиции, не дойдя до колонны, повернул и помчался бегом к комендатуре. Видно было, как он трусливо бормочет немцам свои объяснения.

Но «батальонные» колонны пленных стояли по местам, в строгом порядке, ожидая утреннего подсчета. Видя, что нет никакой угрозы, немецкий комендант, переводчик гестапо, фельдфебель и унтер-офицеры, как обычно, двинулись от комендатуры к колоннам пленных.

Казалось, на этом все кончилось. Даже Зубов, не нарушая установленного порядка, шагнул вперед и доложил, что в седьмом «батальоне» девятьсот тридцать семь человек, заболевших — одиннадцать, за ночь умерших — трое, в нарядах уборщиков — десять.

Гестаповский капитан, комендант, выслушал его рапорт, посмотрел на его ордена, на звезду на фуражке. Анатолий видел, как конвульсивная гримаса ненависти и злобы прошла по его сухому, точно у взнузданной лошади, длинному и ощеренному лицу. Он что-то сказал унтеру переводчику, и тот вдруг осклабился и принял «любезный» вид, когда, выслушав гестаповца, повернулся к колонне.

— Германское командование понимайт, что у вас есть большой празднество. Вы не пойдет на работ. Вы будет весь день отдыхайт на барак! — издевательски объявил он.

Анатолий сообразил, что слова переводчика «будете отдыхать» означают, что им сегодня не выдадут пищи.

Начальник полиции, который только что лакейски трусливо извивался перед фашистами, оправился от испуга и важно надулся.

— Батальон, напра-во! По-ротно, в барак — шагом марш! — скомандовал он.

Полицейские окружили колонну и, когда она подошла к дверям, кинулись палками подгонять входивших.

Однако сейчас это были уже не те люди, которых можно безнаказанно бить.

Бурнин увидал, как Силантий выхватил дубинку у полицейского и сбил его с ног, как другие пленные, входя в барак, на ходу ловчились ударить сбитого полицая ногами. Сзади, в колонне, тоже пошла какая-то заваруха, в дверях началась давка, брань, крики…

Стиснутый толпою и почти внесенный в гараж, Анатолий в тревоге искал глазами товарища, но Старик, военинженер, живо сдернул буденовку со своей головы.

— Надевай, — сказал он Силантию, — а мне дай пилотку.

Силантий послушно напялил буденновский шлем, и, конечно, теперь полицейский его не узнал бы. Избиты были четверо полицейских. Но полиция и не искала зачинщика потасовки. Они были озлоблены, разъярены, однако же понимали, что уже не найти виновных. Двери в гараж захлопнулись, и загремел снаружи засов.

Кто-то в бараке запел «Интернационал». Подхватили несколько голосов. Первые ноты прозвучали еще неуверенно, словно бы вопросительно, но в хор поющих вливались все новые голоса, звуки крепли, твердели. В полумраке люди стояли прямо, вытянувшись. Анатолий инстинктивным движением вскинул руку «под козырек», увидал, как в разных местах тот же невольный жест подбросил другие руки, и про себя подумал о том, как легко по такой примете узнать командира. «Да хватит вам! Замолчите! Стрелять начнут! Тише!» — раздались голоса боязливых людей. Однако пение заглушило их, допели все до последнего слова.

Кто-то уже продышал в тусклом окне смотровую дырочку и вел наблюдение из барака за лагерем.

— Завтракать остальных повели, — сказал незнакомый Бурнину человек, наблюдая в окошко.

— Значит, им не в зачет, что вместе с нами «ура» крикнули.

— Накричались досыта и радуемся! — с ехидцей сказал бородач, прозванный Дукатом за то, что в его вещевом мешке был, казалось, неисчерпаемый запас табаку, который он продавал по одной закурочке.

— А ты что, Дукат, недоволен, что ли? Валяй заяви претензию! — осадил ворчуна Силантий.

— Нет, я что же? Ничего! У меня пайка хлебушка есть. Я не хныкаю. Просто думаю, что демонстрацию лучше на сытое брюхо делать. А теперь наговеемся ради праздничка! — отозвался Дукат.

— А ты что, не кричал со всеми? — спросил Силантий.

— Ну как не кричал! Не хуже тебя небось рявкал, — признался бородач. — Раз народ кричит, как тут смолчишь! А лучше нам было бы сперва-то на завтрак. Баландой хоть хреновской, а все же горячей заправиться, потом уж кричать!