Степан Злобин - Пропавшие без вести

— А что бы я получил за это? Мне тоже дадут отдельную комнату? — спокойно спросил Баграмов.

— Все условия для работы, — бодро отозвался Тарасевич.

— А такой, как у вас, пропуск в город?

— Я думаю, это не исключается… наоборот!

— Пианино, гитару, кофейник… — со сдержанной яростью перечислял Емельян то, что видел вокруг.

— Вы насмехаетесь? — насторожился его собеседник.

— Нисколько. Я просто хочу знать цену… Что же мне с вами кокетничать, я человек по натуре грубый, как вы заметили, резкий, прямой…

— У вас будет питание, удобства, возможность поправить здоровье, работать по специальности, — не решаясь поверить словам Баграмова, осторожно перечислял Тарасевич.

— Спать на пружинной кровати и с сытенькой девочкой?! — прервал Емельян и резко поднялся с места. — Благодарю. Мне не подходит!

Он шагнул к двери.

— Подумайте, господин Баграмов! — выкрикнул вслед Тарасевич.

— Спасибо, — бросил Баграмов с порога. — Нам с вами не по пути, господин благородный деятель нации!..

Он вышел. Одышка сдавила грудь, когда он почти взбежал к себе на третий этаж.

Из общей санитарской комнаты, где по стенам были устроены нары и помещались двадцать два человека, никто не спешил в этот день на работу. Всем было известно, что писателя вызвал «Паш а », как прозвали Тарасевича за его отношение к женскому персоналу — к пленным санитаркам, медсестрам и молоденьким женщинам-врачам, очутившимся в его власти.

Товарищи обступили Баграмова.

— Ну что? Для чего звал Паш а , Емельян Иванович?

— Предлагал продаться фашистам, — с негодованием, громко сказал Емельян. — Хотят купить…

— Тс-с-с! Тише вы! Разве так можно! — остановил учитель-математик, который, работая санитаром, все свободное время решал алгебраические задачи по задачнику, найденному среди книг в лазарете, и отчаянно боялся политических разговоров.

Но Емельян не мог успокоиться:

— Писать для фашистской газетки! Сволочь!

— Успокойтесь, Баграмов, — вмешался другой санитар, инженер-плановик из Саратова. — Конечно, нельзя принять его предложение, но лучше все-таки не кричать.

— А почему не кричать?! — возмущенно кипел Емельян. — Все должны знать, что Тарасевич — изменник, подлец!

— Емельян Иваныч, мы все это знаем, — настаивал инженер, — успокойтесь. Помните, где вы!

— Мы все изме… менники, раз мы в п… п… плену! — неожиданно выпалил их товарищ, которого все называли по званию, но уменьшительным именем — «капитан Володя».

— Не болтайте-ка чушь, капитан! — взорвался Баграмов. — Если лично вы перебежчик, то лично вы и изменник. Нельзя всех судить по себе!

Накипевшая на сердце Емельяна злость распаляла его всё больше и вырвалась в этом несправедливом упреке.

— По… по… ос… себе?! — воскликнул Володя, побелев от гнева. — Я п… п… перебежчик?!

— Почем я знаю! Вы повторили подлую мысль фашистов. Зачем?! По чьему приказу? Геббельс старается нас убедить, что в СССР всех пленных считают изменниками. А вы для чего хотите в этом уверить советских людей? Тарасевич и вам обещал колбасу и жирную бабу?!

— Да вы сбесились, т… товарищ Б… баграмов! Я — командир Красной Армии. А вы меня обвиняется ч… черт знает в чем! Хоть вы и ст… ст… ста… арик, я вам мо… орду набью! — Голос капитана дрогнул от незаслуженной горькой обиды.

Баграмов увидел лица обступивших их санитаров — Сашки-шофера, Андрея-татарина, саратовского инженера, Яшки, Юзика, — все они смотрели на Емельяна с укором. Володю любили и уважали.

«Что это я?! Разозлился на Тарасевича, а на кого нападаю?!» — опомнился вдруг Баграмов.

— Вы, Володя, меня извините, я вас не хотел оскорбить. Уж очень этот стервец распалил меня, — взяв себя в руки, виновато обратился он к капитану. — Но подумайте сами: только враг может такими, как ваша, «теориями» долбить по башке и без того убитых людей! Вы слышали про ноту советского правительства о фашистских зверствах над пленными?

— Н-ну, с… с… слышал, — сказал капитан.

Об этой ноте еще в декабре рассказывал сбитый вблизи Смоленска советский летчик. Многие передавали из уст в уста ее содержание.

— Вот о чем мы громче должны говорить! Пусть все знают, что родина помнит о нас и тревожится нашей судьбой. А проповедью, что все мы изменники, фашисты хотят разложить и морально убить того, кого еще не убили физически.

— Агитпункт закрыть! — повелительно скомандовал в дверях Коптев. — Санитары, марш на работу! А вас, господин Баграмов, покорно прошу — зайдите ко мне, — приказал он сухо.

Только тут Баграмов заметил, что во время его столкновения с капитаном все двадцать санитаров сгрудились возле них. По приказанию Коптева все бросились вон — кто захватив рукавицы и ремни для носилок, кто — с черпачком и ведром, кто со шваброй…

— Господин Баграмов, — оставшись наедине в комнате врачей, интимно сказал Коптев, — я думаю, что России будет очень нужна после войны интеллигенция. Мы, врачи, и Дмитрий Иванович, и я, и другие, стараемся сохранить вашу жизнь. Мы даем вам возможность работать при лазарете, а не идти ни в каменоломню, ни на разгрузку угля, ни в шахту, куда вас отправят, если мы вас отчислим. Я, как русский интеллигент, от всей души вам желаю добра. У нас с вами могут быть разные взгляды, но я считаю, что России нужны люди разных воззрений…

— А я вот считаю, что люди ваших воззрений ей ни на что не нужны, — отрезал Баграмов.

— Емельян Иванович! У меня тоже есть нервы и самолюбие, — сдержанно сказал Коптев. — Я сам страдаю, глядя, как гибнут русские люди, — добавил он, понижая голос. — Но обстоятельства плена сильнее нас. Не будьте же близоруки: Россия почти разбита, капитуляция перед Германией неминуема — три месяца раньше, три позже… Я всею душой хочу сохранить вашу жизнь и талант, но увольте от этой чести, если за это меня повесят! Я тоже хочу возвратиться к семье. А вы тут устроили сталинский агитпункт. Хотите в петлю? Ваше личное дело. Возьмите веревку и удавитесь. Но вы же тянете за собою других!

— Я считаю, господин Коптев, что вам удобнее всего не шпионить, — тогда ваша совесть будет чиста, — возразил Баграмов. — Когда ваши хозяева спросят, как вы допустили такого вредного человека мыть в лазарете полы и выносить параши, то вы скажете, что ничего про этого типа не знали. Понятно?!

— Я забочусь не об одном себе. Как русский интеллигент…

— Бросьте дурачиться, Коптев! Где, к черту, вы русский?! — оборвал Емельян. — Однако я вам за совет отплачу советом: не верьте фашистам. Советский народ победит! Год раньше, год позже!.. Хотите вернуться домой? Значит, не суйтесь, куда не зовут, а то вас не дома, а здесь же удавят наши! Я, русский советский интеллигент, считаю, что люди слишком уж «разных взглядов» России не нужны — ни до, ни после войны. Понятно?