Степан Злобин - Пропавшие без вести

— Какие же мы коммунисты, если не сможем понять, чем объясняются действия коммунистов всего мира! — сказал Муравьев. — Что бы там ни было, объяснение может быть только одно: роспуск Коминтерна не означает ослабления коммунизма. Надо из этого исходить…

Баграмов с усмешкой подал Муравьеву листок, на котором все время что-то чертил его карандаш в течение их разговора.

«Пролетарии всех стран, соединяйтесь!» — было написано четкими и крупными печатными буквами.

— Что это? — спросил Муравьев. — Что ты хочешь сказать?

— Заголовок для новой брошюрки о роспуске Коминтерна, — пояснил Емельян.

— Правильно! Вот о том же и я говорю. Именно так! — сказал Муравьев.

Шабля и Кумов с Кострикиным облегченно вздохнули. Они только так и хотели понять эту новость.

Два дня Вайс ездил мимо лагеря, возя на велосипеде обшитый материей ящик с почтовой посылкой. На обшивке был четко написан адрес семьи Вайса.

Гриша Сашенин, теперь старший фельдшер блока, три дня почти не выходил из парикмахерской лазарета, карауля приезд Вайса. Перед концом обеденного перерыва, на третий день, когда у лагерных ворот стоял в карауле австриец, земляк Оскара, Вайс смело въехал в лагерь, поставил велосипед за отворенную дверь парикмахерской и пошел бриться.

Пленная молодежь часто толпилась возле солдатских велосипедов. Иногда даже какой-нибудь солдат, когда в лагере не было начальства, разрешал санитарам прокатиться на своей «машине». Не было ничего необычного и в том, что велосипед Вайса был сразу же окружен Петькой Голяниным, Юркой, Милочкиным и другими молодыми ребятами из санитаров и фельдшеров.

Вайс побрился, вышел из парикмахерской, вскочил на велосипед и, весело посвистывая, поехал со своею посылкой в ближайшее почтовое отделение. Если бы кто-нибудь вздумал осмотреть содержимое посылки, то нашел бы в ящике пару сапог как раз по ноге сынишки Оскара Вайса, женскую юбку, сшитую из французской военной шинели, две пары детских штанов, женские башмаки и голубовато-серый жакет из офицерской шинели голландской армии.

А под кроватью парикмахера Сергея в таком же точно ящике от маргарина стоял шестиламповый приемник.

Специалисты саперного дела еще за три ночи до этого оборудовали землянку под помещением немецкой канцелярии, вход же в нее был устроен из подпола парикмахерской. Кто бы вздумал ловить в этом месте «радиоподслушивателей»! Ведь ключи от помещения канцелярии, как считалось, всегда хранятся у оберфельдфебеля!

Переводчик кухни Борис и писарь Саша по кличке «Беззубый» в первую же ночь прилипли к рычажкам аппарата. Но советских радиостанций поймать без высокой антенны не удавалось. До слухачей доходили позывные немецких, французских, бельгийских, голландских станций, передачи на всех языках. Но вокруг были мощные радиостанции, с которых кричали фашисты. Голос же родины в этом реве не мог добраться до них.

Две ночи упорной работы радистов прошло, прежде чем впервые для них прозвучали десять родных и знакомых нот позывных станций имени Коминтерна. Имени Коминтерна!

Ее голос по-прежнему звал к уничтожению фашизма, и по-прежнему посылала она на своих широких радиоволнах мощные, боевые звуки рабочего гимна всех наций.

С этим-то сообщением при первом движении по лагерной магистрали явился в помещение аптекарей один из радистов — Саша Беззубый.

пропел он, войдя к аптекарям, и бросился обнимать Баграмова.

— Емельян Иваныч, мы слышали! Слышали! — кричал он восторженно. — Мы слышали сами!..

— Ну, чего ты его разбудил? Чего ты его разбудил? Он не спал всю ночь! — кричал на Беззубого Юрка, еще не поняв, в чем дело.

А за дощатой переборкой, в помещении перевязочной, в это время Муравьев заканчивал чтение новой «аптечки» — только за два часа перед этим законченной Емельяном брошюрки, которая называлась именно так, как было намечено: «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!»

Муравьев вошел с книжечкой в помещение аптеки:

— Срочное дело. Живо вставайте, ребята, беритесь за переписку в четыре руки. Надо пустить с утра…

И через две-три минуты юные сожители Емельяна и Муравьева «по-военному» одевались и приводились в порядок, а через четверть часа оба сидели, переписывая свежую книжечку, которой так заждались по лагерю.

Майское яркое солнце только взошло, а из окна аптеки можно уже было видеть на посту полицейского, который внимательно наблюдал за лагерными воротами, чтобы подать сигнал, когда пойдут немцы.

Во время общего утреннего построения новая книжечка ушла по рукам, пока только в двух экземплярах. И все-таки к обеду, вернувшись от кухни, Юрка уже сообщил Баграмову:

— Слыхали, Иваныч, по лагерю слух какой? Говорят, нынче ночью где-то сброшена прокламация ГлавПУРа по поводу самороспуска Коминтерна. А слова так и шпарят, почти наизусть!..

И когда Балашов явился из карантина с ящичком для лекарств, Юрка торжественно преподнес ему эту новую книжечку.

— Только сегодня ночью сбросили с самолета, — шутливо сказал он. — Специально для карантина…

До чего же коротки майские ночи и как долги зори на ясном небе! Как мало времени остается для тех, кто выбрался за проволоку, чтобы уйти в темноте из опасной зоны! Да хорошо еще, если нет луны, а то уж совсем не хватает времени… И все-таки май — самый манящий месяц. И вот две ночи подряд поднималась стрельба с вышек. Пятеро пленников из числа больных были убиты часовыми на проволоке и возле нее. Надо было остановить и предупредить эту бесплодную гибель товарищей.

Кумову и Баркову стоило серьезных усилий уговаривать готовившихся к побегу, что не следует выходить всем сразу, что надо идти разными путями, разными способами выбираться из лагеря, следовать по различным маршрутам, что надобно прежде изучить досконально карту и двинуться только тогда, когда знаешь хоть приблизительно, что лежит у тебя впереди.

А для этого нужно было не только смотреть на карту, но расспросить и товарищей, присланных с территории Польши и Чехословакии или пытавшихся в прошлом году бежать, да и товарищей из Белоруссии и с Украины.

Кроме того, было нужно тренироваться в ходьбе, хоть немножечко подкормиться, пройти осмотр у врача.

— Да что же мне, справочку о здоровье, что ли, дадут на случай побега?! — издевались нетерпеливые.

— А что же, ты хочешь выйти из лагеря да за десять километров лечь под кустом? Ясно, товарищ тебя не бросит в беде, на себе потащит, а он и сам нездоров. Ну, значит, засыпались! Зачем же тогда бежать! — объяснял Кумов.

Сколько возгласов досады, сколько злых фраз пришлось выслушать Кумову и Баркову, которым Бюро поручило подготовку побегов и установление очередности! Но все же разумному слову этих опытных кадровых командиров в конце концов подчинялись.