Степан Злобин - Пропавшие без вести

На следующий день после этой беседы Кумов потребовал экстренного созыва Бюро.

Они сошлись в рентгеновском кабинете, выставив охрану со всех сторон, чтобы ни единое слово не коснулось постороннего слуха.

— Товарищи, — в волнении теребя себя за бороду, заговорил первым Кумов, — я всегда считал, что вся наша работа не будет стоить и сотой доли, если мы не создадим боевую часть и не восстанем с оружием. Все наши связи с другими лагерями и командами прежде всего должны быть направлены на восстание. Час пришел — в каком-нибудь километре от лагеря обнаружен склад нашего, советского оружия. Его охраняет один солдат. Не захватить его, не дать это оружие в руки нашим бойцам было бы преступлением.

— Правильно! — с жаром воскликнул Кострикин. Он даже вскочил с места.

— У нас достаточно командиров, которые могут встать во главе. Наше восстание будет сигналом, за нами восстанут сотни тысяч советских военнопленных! — горячо продолжал Кумов. — Власовцы нас зовут в союзники Гитлера. Наш ответ — восстание в центре фашистского рейха! Нам остается сегодня только назначить день.

Слова Кумова входили в сердца остальных лихорадкой. Все взбудоражились неожиданностью этого сообщения. Никто не мог спокойно сидеть на месте.

После Кумова взял слово Барков.

— Постановку вопроса считаю правильной, — как всегда отрывисто произнес он. — Масса у нас созрела, чтобы взять в руки оружие и не выпустить его до последнего вздоха.

Кажется, за все время в первый раз Барков говорил в согласии с Кумовым. Между этими кадровыми командирами установилось как бы какое-то ревнивое соперничество, и они выступали по военным вопросам, неизменно споря друг с другом, а на этот раз были едины.

— Я уверен, — продолжал Барков, — что все согласны с Николаем Федоровичем. Когда я его слушал, я весь содрогнулся от счастья. Но что же нам предложил Николай Федорович? — Барков вдруг изменил тон: — Устроить пустейшую демонстрацию?! Позволить фашистам в полчаса уничтожить кучку кустарно вооруженных людей?! Это, товарищ майор, — обратился он к Кумову, — это было бы простительное предложение со стороны героически настроенного сержанта. Военные люди должны сделать точный расчет, если они принимаются за подготовку боевой операции. Сегодня мы можем только сказать, что в районе лагеря есть оружие, а у нас есть люди. Захватив оружие, им нужно вооружить боевую часть. Но ведь ее надо прежде сформировать. Бой? Отлично! Но это будет бой без надежды на жизнь. А смертельный бой надо тоже вести расчетливо. Кто убьет десяток эсэсовцев и подвергнет истреблению несколько тысяч больных, тот окажется просто пособником фашистов! Значит, надо все делать умно, товарищ майор, — резко сказал Барков, обращаясь к Кумову. — Произвести учет самого оружия, младшего состава, средних и старших командиров, учет по родам оружия и, наконец, формирование. Время Разина и Пугачева прошло. Повстанцев встретит искусная и организованная сила — может быть, даже танки… Выступление только в том случае имеет смысл, если оно даст военный эффект… Значит, прежде всего, нам нужен штаб, который учтет и продумает все…

Это был переход от поэзии к прозе. За время, пока Барков говорил, все несколько отрезвели после минутного опьянения.

Баграмов, как человек невоенный, в первую секунду был целиком под влиянием Кумова, но разумные доводы Баркова его охладили и он воздержался от выступления, слушая, что скажут другие.

— Я не согласен с майором Барковым, что главное — чисто военный эффект. Политический фактор для нас не менее важен, — сказал Муравьев. — Мы должны наступать с первой минуты. Уничтожать их ценности. Тут рядом военный завод, вокзал, железные дороги, линии телеграфной и телефонной связи между крупными центрами. Время нашего боевого сопротивления должно быть строго рассчитано, чтобы нанести максимальное поражение врагу. Но вместе с тем это будет и политической демонстрацией. Будет легко погибать с сознанием, что мы нанесли врагу поражение, но важно и то, что мы решились восстать. Однако горька будет наша гибель, если тысячи беспомощных больных из-за нас попадут под пулеметный расстрел. Потому мы обязаны действовать в стороне от лазарета, совсем на других рубежах! Значит, нужно разведку, разведку, разведку. Все это штаб должен также продумать. — Муравьев сделал паузу и строго взглянул на Кумова. — Но начинать такого рода работу можно только тогда, когда каждое действие дисциплинированно и согласованно, когда все продуманно и разумно, — продолжал Муравьев. — А у нас хоть работа еще не начата, а нарушения дисциплины уже налицо и доверия полного нет. Товарищ Кумов скрыл от Бюро, что по его приказу уже ведется доставка в лагерь оружия. Сегодня в лагерь уже принесено пять гранат и два пистолета! Это, товарищ майор, не самая первая задача! Связь со складом нам гораздо важнее, чем захват еще пятка пистолетов. Ведь там хоть дивизию снаряжай! А мы с вашим мелким воровством рискуем провалить все дело. Пока этот склад охраняет один часовой, а мы поможем фашистам усилить бдительность! С этим надо покончить. Связи с командой трофейного склада необходимо поручить другому члену Бюро. Я бы их поручил Емельяну. А сейчас обсудить иное — момент восстания. Я считаю, их может быть три: первый — десант Красной Армии в близком районе, второй — восстание немецких рабочих против фашизма и, наконец, приближение фронта. К этим моментам и надо вести подготовку…

Да, они верили еще в немецкий народ, в его силу, в его волю к восстанию. Им казалось, что это-то и случится прежде всего. И разве немецкие рабочие не вооружат советских военнопленных, чтобы иметь в своих рядах армию коммунистов?!

С этими тремя моментами, как сигналами начала восстания, согласились все.

Смущенный отповедью Муравьева, Кумов больше не выступил.

С этого часа Бюро подпольной организации превращалось в повстанческий штаб.

…Не только ночами, но даже и днем теперь происходили длительные воздушные тревоги. Иногда в ТБЦ были слышны только сигналы да одинокий звук барражирующего истребителя. Иногда доносились раскаты далеких взрывов. Случалось, что на два-три часа прерывалось движение по железной дороге.

Так было и в ту ночь, когда унтер Вилька разбудил Балашова и санитаров уже около полночи, чтобы принять шестерых больных из Шварцштейна. Поезд стоял, пока где-то с путей убирали обломки разбитых бомбой вагонов.

Больных привез Клыков. Он успел сунуть Вильке пачку сигарет, и унтер впустил его в помещение Балашова. Обратный поезд должен был проходить часа через два. «Такая досада, что невозможно увидеть Варакина», — думал Володя.

— Ну как он? Ты видел его? — спросил он Ивана.