Степан Злобин - Пропавшие без вести

— Всё… Я сегодня по кухне «дежурил» всю ночь. К утренней смене все подготовили, баланду сварили на завтрак, — сказал Юрка.

— Что ты городишь? А где Морковенко?

— На нем уже сварен завтрак. Никто не найдет. Один котел сняли с места, разобрали фундамент, выбрали на два метра земли, опустили, зарыли, цементом подмазали, чтобы прочнее. Котел на место… Ну и все… Завтрак уже готов. Толя Зубцов доложит с утра, что Морковенко ночью бежал.

— То есть как «бежал»?

— А где же он, коли его нет в бараке!

— Но ведь туда же придут! Допрос учинят! Ведь там шестьдесят человек!

— Шестьдесят три без того, который бежал, — поправил Юрка. — Дальние ничего не знают, а на ближних койках все поняли. — Юрка помолчал и шепотом добавил: — А знаете, Емельян Иваныч, когда стали его на носилки класть, он глаз приоткрыл, да как захрипит!..

У Баграмова вчуже пошел холодок по спине.

Юрка выругался непристойно и длинно.

— Живучий был, сволочь! — сказал он, явно бодря себя нарочитой грубостью.

Раздались свистки на завтрак.

Заваруха, поднятая исчезновением Морковенко, длилась дня три.

— Этот человек не должен был убежать, — заявил комендант лагеря Леониду Андреевичу.

— Господин гауптман, я ведь не знаю, кто «должен» бежать, кто «не должен». Мне ведь никто не докладывает, что уходит в побег! — возразил Соколов, разведя руками.

Из центрального лагеря, не доверяя русским, немцы прислали полсотни пленных итальянцев с баграми — шарить на дне блоковых уборных. ТБЦ-отделение наполнилось зловонием, эсэсовцами и собаками. Толю Зубцова, как фельдшера барака, и ближайших к койке Морковенко больных допрашивали. Допрашивали Глебова и Леонида Андреевича, требуя объяснений, почему Морковенко был переведен из персональского барака. Глебов показал его личное заявление с просьбой о переводе.

Один из больных спросил итальянцев, чего они шарят баграми в уборных.

— Немцы сказали: вотре камарадо, ваш камарад утонул…

— Должно быть, он был не наш камарадо, а ваш: наш бы не утонул! — ответил больной.

— Провокаторе? Фашист?! — живо сообразили итальянцы.

— Боно, боно! — сказал один из них одобрительно. Через несколько дней все бесплодные поиски кончились…

— Знаешь, Юра, не имеем мы права идти мимо Лешки Любавина, — сказал Емельян. — Чувствую я, как он рвется навстречу нам. Надо подать ему руку.

— Не знаю я, Емельян Иваныч, — возразил ему Ломов. — Мы-то вот все оказались попутными, а ему почему-то приходится нам «навстречу»! Черт его затащил в эти самые сети, что нам его выручать!..

Но Баграмов не мог отвязаться от Любавина мыслью. Лешка не выходил у него из ума. Этот человек проявил столько настойчивой искренности в отношениях, так старался использовать свою осведомленность для общего блага, что просто игнорировать эти его усилия было уже невозможно.

Емельян заводил разговор о Любавине и с Муравьевым и с Кострикиным — оба были не очень уверены в том, как нужно действовать.

Но Баграмову вдруг представлялось так ярко то одиночество, которое окружает этого человека, что делалось за него и больно и страшно. Сам ли надумал он эту штуку — забраться в гестапо или ему кто-нибудь подсказал это сделать, — так или иначе, абвер для него был станом врагов.

Емельяну, особенно после истории с Морковенко, стало казаться необходимым вблизи заглянуть в глаза Лешки, прислушаться к его голосу.

— Пожалеете Лешку да головой поплатитесь! — сказал Юрка.

— Знаешь, Юрий, была толпа — ни туда ни сюда, ни попутных, ни встречных сначала не было, а ведь я за свое доверие к людям не поплатился; ни в ком не ошибся. И ты не ошибся ни в ком, — еще тверже сказал Баграмов. — Я тебе поручаю: замани-ка Лешку еще раз сыграть с тобой в шахматы, а потом я с ним сяду за партию…

— Напрасно вы затеваете, Емельян Иваныч! — еще решительнее возразил аптекарь. — Все-таки Лешку никто ведь толком не знает. Как бы не купить дуду себе на беду!

— Через край нальешь — так прольется! А мы через край не станем. В шахматы сыграть — не значит попусту распускать язык. Позови! — настаивал Емельян.

— Не позову, — уперся аптекарь. — Спросите раньше Бюро. Разрешит — тогда ладно.

Емельян согласился поставить вопрос на Бюро…

— Не ходите в аптеку, там Лешка Безногий, — предостерег Емельяна Милочкин, подкараулив его у окна перевязочной.

— Лешка? — переспросил Баграмов. — Да, неприятно… Ну, черт с ним, смерти бояться — на свете не жить!

Баграмов махнул рукой и вошел в барак.

— Здравствуйте, товарищи! — громко сказал он на пороге жилой комнатушки аптечных работников.

— Здравствуйте… Мы тут, отец, не вашу коечку заняли? — в некотором смущении отозвался Лешка, неловко берясь за костыль и приподнимаясь с койки, на которой была разложена шахматная доска.

— Ничего, ничего, продолжайте, ребята, а я посмотрю! — весело сказал Емельян. — Эй, Юра, зеваешь! — предостерег он аптекаря.

— Отец, отец, чур, не подсказывать! — остановил Безногий. — Я Юрке поставлю мат, а потом с удовольствием вам.

— Ух какой разудалый игрок! — насмешливо отозвался Ломов. — А ну, береги свою бабу, сейчас я ее подомну! — объявил он, ставя под угрозу королеву противника.

— А ты не очень! — огрызнулся Лешка, умело выходя из опасного положения.

— Я тебе не Мартенс, со мной шутки плохи. Так по кумполу долбану! — зубоскалил Юрка, сосредоточивая ладьи для удара.

Он был взволнован предстоящей беседой Баграмова с Лешкой, и ему уже было не до игры и не до веселого, озорного тона.

— Собаку съел, а хвостом подавился! — обдумав ход, сказал Лешка. — Вот тебе шах! — решительнно объявил он.

Юрка сделал ответный ход и ошибся.

— А вот тебе заодно уж и мат! — с торжеством заключил Любавин.

— На, закуривай! — отдал «проигрыш» Юрка.

— А ты молодцом, — сказал Емельян Безногому.

— Давайте, отец, сыграем, — предложил Любавин, зажав в кулаках по пешке, но словно не решаясь их протянуть Баграмову.

— Сыграем, — согласился Баграмов и тронул левую руку Любавина, выбирая пешку.

— Емельян Иванович, я на минутку… Совсем позабыл… сбегаю к Леониду Андреичу подписать на утро заявку в немецкую аптеку, — сказал Юрка.

Он взял со стола бумагу, бросил на Емельяна тревожный, остерегающий взгляд и вышел.

Все было условлено, и Баграмов знал, что с момента выхода Юрки два человека охраняют аптечный барак.

Баграмов с Любавиным молча разыграли простой дебют. Емельян заметил, что Лешка словно хочет и не решается заговорить.

— А что ты, Леша, за человек, ты мне можешь по правде сказать? — вдруг, прямо глядя в глаза Любавину, спросил Емельян.

— Вот это игра, отец! Это я понимаю! С трех ходов тут и шах! — вдруг смущенно усмехнулся Любавин. — А что ж вам сказать? На сермяге рожен, в посконь обернут, деготьком вскормлен, — задумчиво и медленно сказал он. — Малый я деревенский. Окончил девятилетку, потом счетоводом колхозным был. На войне служил старшим сержантом, ходил в помкомвзводах… Вот вся и судьба коротка!