Степан Злобин - Пропавшие без вести

На другое утро Оскар Вайс зашел навестить Шаблю. Тот лежал, ослабевший после тяжелого сердечного приступа.

— Никифор, ты читал? — спросил Вайс.

Шабля не понял, о чем идет речь. В последние двое суток его ничем не тревожили, думая только о поддержании жизни.

— Русскую прокламацию я привез сам из Австрии, — с гордостью сказал Вайс. — Ты прочти. Ведь это в Москве печатали. Понимаешь — в Москве! Ты прочти — тебе станет легче. Там сказано, что фашизм непременно будет разбит…

— Я знаю и так, что скоро ваш Гитлер капут, — поддразнивая Вайса, со слабой усмешкой сказал Шабля.

— Наш! Наш! Какой же он к черту наш!.. Нужен он нам, как холера!.. Я был сейчас в Австрии. Голод! Весь народ только и ждет конца этой проклятой войны.

— А почему ваш народ не восстанет? — спросил Шабля может быть в сотый раз.

— Почему?! — со злостью передразнил Вайс и вдруг тихо добавил: — Скоро дождемся! Уж скоро! Будь он проклят еще раз! — И, хлопнув дверью, выскочил из барака.

На другой день с утра Оскар Вайс вошел в барак, чтобы проведать Шаблю. Возле постели Никифора стояли в молчании Гриша Сашенин, Сема Леонов, Волжак, доктор Глебов, Баграмов, Муравьев и еще несколько соседей Никифора по бараку.

Шабля лежал, плотно сжав губы под темными небольшими усами. Веки с длинными ресницами были спокойно опущены, всегда аккуратно выбритое лицо поросло рыжеватой щетинкой, широкие скулы угловато выпирали над запавшими щеками.

Он умер ночью, без жалобы и без стона.

Лежа здесь, Шабля после гибели Варакина стал руководителем антифашистской группы блока и не далее вчерашнего вечера, после ухода Вайса, участвовал в обсуждении листовки ПУРа и очередной фронтовой сводки, которую читали возле его постели. Утром Сема Леонов подошел к нему, чтобы осторожно, как делал это не раз, сосчитать его пульс и поставить ему термометр и тут только обнаружил, что Шабля скончался…

При входе немца в барак, хотя все знали Вайса, некоторые отошли от тела умершего товарища, — может быть, в знак бессознательного протеста, что в их среду вторгается гитлеровский солдат в своей вражеской форме.

Вайс подошел к койке Шабли.

— Du bist gestorben, mein Freund! [98] Ты умер, мой друг! — сказал он, остановившись возле покойника. — Rot Front, Genosse! [99] Рот фронт, товарищ! — совсем едва слышно добавил он.

И все бывшие близко заметили сжатый кулак, которым Вайс едва шевельнул, не решившись его поднять.

Вся напряженная фигура солдата, его вытянутое, сухощавое, полное строгой грусти лицо, горящие глаза, устремленные на лицо Шабли, и жилистая, крепко сжатая рука с налившимися венами окончательно убедили Муравьева и Баграмова, что этот человек достойно послужит антифашистской борьбе.

— Ставь вопросы разведчику. Все, что тебе интересно в ближней зоне, вокруг лагеря, — сказал Муравьев Баркову.

— Присылайте ко мне товарища. Я поставлю вопросы и дам указания сам, — возразил Барков.

— Мы решили все поручить солдату охраны. Ты только дай список вопросов, — сказал Муравьев.

— Немцу?! — Барков отшатнулся от Муравьева. — Да вы с ума сошли! Немцу?! Да что ты, Михайло Семеныч! На основании этих данных мы будем строить первые наши шаги. Ты хочешь, чтобы нас сразу же расстреляли, без пользы и смысла?!

— Но есть же ведь честные немцы! — воскликнул Муравьев, теряя терпение.

— Честные немцы — в концлагерях или в тюрьме! — отчеканил Барков.

— Ты с ума сошел! Ведь ты коммунист. Как не стыдно!

— Я офицер и на сегодня начальник оперативной группы штаба восстания. Я не могу рисковать… Черт знает что мне принесет этот тип! — не унимался Барков.

— «Этот тип» уже много раз нам доказал свою преданность. Человек, который нам доставал рыбий жир, витамины и сульфидин, человек, который доставил в лагерь наш первый приемник, который не раз привозил листовки, включая вчерашнюю, что ты читал, — убеждал Муравьев.

— Ну, не знаю… не знаю, — неопределенно, словно чуть-чуть смягчаясь, сказал Барков. — Я ведь не против национальности говорю. Но я отвечаю за жизни. За рыбий жир, за лекарства и за приемник — я ведь за все платил шинелями, сапогами, брюками…

— Чудак! Ведь у него же не свой рыбий жир, не свой сульфидин, он же сам покупал! — возразил Муравьев.

И Муравьев вместе с Баграмовым просидели целую ночь со словарем, неуклюже конструируя сложные сооружения из немецких слов.

По приходе немцев на работу Баграмов оказался в каптерке Сашенина.

— Morgen, — бросил, войдя, Оскар.

— Морген, геноссе! [100] Геноссе — товарищ. Есть в немецком языке еще слово «камерад» — тоже товарищ. Слово «геноссе» подчеркивает единомыслие, партийное товарищество. — подчеркнуто сказал Баграмов и, думая озадачить его, добавил: — Рот фронт!

— Rot Front! — отозвался Вайс и поднял сжатый кулак.

— Будешь работать с нами? — по-немецки спросил Баграмов.

— Да, да! — ответил солдат.

— Против фашизма? — спросил Баграмов.

— Да. Я все понимаю. Все!

— Ты коммунист?

— Я был коммунистом. Но теперь… Только сердцем. Не в партии. Я, однако, рабочий! — твердо сказал Вайс.

— И этого хватит! — заключил по-русски Баграмов, протянув ему руку.

Вайс крепко пожал ее, этот жест не требовал перевода.

Сашенин смотрел на Баграмова с таким выражением торжества, словно это он сам изобрел немецкого солдата Оскара Вайса.

— Иди-ка, Гриша, покарауль снаружи, — сказал Баграмов.

Сашенин вышел, оставив их наедине. Они закурили.

— Ты знаешь, о чем говорит «Устав», который ты возил в Австрию? — спросил Баграмов солдата, с трудом подбирая немецкие слова.

— Сашен перевел мне. Знаю. Если бы не знал, то не возил бы.

— В роте охраны лагеря тоже можно создать антифашистскую группу? — спросил Емельян.

— Опасно, — ответил Оскар.

— Ты готов быть нашим разведчиком? Лично ты? Готов на опасное?

— Ставь вопросы. Я знаю, что такое разведчик.

Баграмов перечислил не то что вопросы по пунктам, но очертил круг тех сведений, которые были нужны и важны.

— Все понятно, — сказал Оскар. — Спасибо. Вы хорошие люди и настоящие коммунисты, если вы еще верите нам, немцам, хотя бы даже австрийцам, — он протянул руку. — Тебе Сашен сообщит, когда будет готово. Ясно, — сказал солдат.

Баграмов пожал его руку и вышел.

Дня два спустя, рано утром, Сашенин зашел к Емельяну.

— Оскар ждет, — сказал он. — Повсюду стоят посты. Безопасно.

Вайс ждал. Гриша снова оставил их наедине.

— Узнал все, что ты приказал, — сказал Вайс. — Вот смотри.

Он достал из двойного дна алюминиевого «пленного» портсигара с гравированной Спасской башней Кремля тонкий пергамент. Это был план центрального ТБЦ и его ближайших окрестностей. Они склонились над столиком так, что головы их почти что касались одна другой.